В честь Яна-Иоганнеса мастер Антоний назвал своего среднего сына, однако внешность деда сильнее всего угадывалась в младшем Иерониме, или, по-фламандски, Йеруне. Раз за разом, глядя на лицо сына, Антоний видел такие же небольшие, но быстрые глаза, подмечающие все с первого взгляда, прямой длинный нос и светлые густые брови, готовые в любой момент взлететь вверх или встретиться на переносице, собрав лицо во множество мелких морщинок. «Ни дать ни взять мой отец, – думалось Антонию. – Только маленький».
Впрочем, казалось, что от деда Йерун унаследовал только фамилию и внешность. Антоний прекрасно помнил нрав мастера Иоганнеса – немногословного, сосредоточенного человека, казавшегося суровым и даже мрачным. Иоганнес предавался работе целиком, и в такие моменты казалось, что в мастерской нет ни души – старый ван Акен даже переступать умудрялся беззвучно. Двигался он медленно и плавно, если говорил, то короткими фразами, а смеяться как будто не умел вовсе, разве что коротко улыбался одними уголками губ, сопровождая это парой шумных выдохов, больше похожих на фырканье ежа. Нетрудно догадаться, что особенно хорошо мастеру Иоганнесу удавались лики святых отшельников – изможденные и бесстрастные.
Йерун же, не в пример деду, уродился непоседливым. Его широкий рот, точь-в-точь такой же, как у мастера Иоганнеса, всегда готов был болтать и смеяться. Казалось, Йерун не способен удержаться на месте. Принявшись за его обучение ремеслу художника, мастер Антоний поначалу даже опасался, что мальчику не хватит необходимой живописцу усидчивости, однако вскоре понял, что ошибся в своем младшем ученике. Шустрый, казавшийся суетливым Йерун проявил рвение в учебе, а грифель в его руке не уступал в скорости его же языку.
Йерун никогда не замирал перед мольбертом надолго, не вглядывался молча в поставленный перед ним предмет, который предстояло изобразить. Он быстро перемещался между предметом и рисунком, а после казалось, что изображение возникло само собой, словно по волшебству. Причем изображение всякий раз выходило весьма недурным. Однако были редкие случаи, когда, достигнув достаточного внешнего сходства, Йерун не останавливался. Он продолжал – и одному Богу было известно, во что превратит рисунок его неудержимая фантазия.
Если вещь, нарисованная по заданию учителя с натуры, была изображена достаточно строго, то все, что взято Йеруном из головы, дышало безудержным озорством, помноженным на детскую неловкость рисунка. Впрочем, в неловкости не было ничего удивительного – постигать мастерство художника сыновья Антония начали, как полагается, с самых азов, и учиться изображать людей им предстояло еще не скоро, перед этим их ожидало множество упражнений на более простых предметах. В обучении мастер Антоний был весьма строг и последователен, шаг за шагом передавая детям то, что сам в свое время получил от отца.
Впрочем, нехватка навыков не останавливала Йеруна. Стоило учителю хоть немного отвлечься, оставить мальчика незанятым, как он тут же брал дело в свои руки. Тогда по краям рисунка начинали бегать нарисованные человечки – чаще всего смешные и нескладные, больше похожие на альраунов, чем на людей. Попадались и сами альрауны – их Йерун рисовал не реже, чем людей, и с куда большим удовольствием. И более прилежно, чего уж там. Быть может, дело было в том, что этих диковинных существ никто никогда не видел, стало быть, можно было не стесняться, изображая их как угодно. Народная фантазия чаще всего представляла альраунов с вороньими лапами вместо ступней – Йерун охотно воспроизводил эту деталь, но ею не ограничивался. Были здесь и крылья, и хвосты ящериц, и лапы лягушек. Островерхие шапки, которые чудной народец носил, натянув едва ли не на глаза, на рисунках младшего ван Акена чаще всего походили на перевернутую воронку. Но Йерун не ограничивался и этим – часто на его рисунках живые существа сочетались с неживыми предметами. В ход шло все, что только попадалось на глаза или всплывало в памяти, будь то горшки или шапки, корзины или лодки. Не оставались без внимания и музыкальные инструменты. Стоило младшему ученику художника заметить хотя бы малейшее сходство неживого с живым, оно непременно появлялось на рисунке очередным чудным созданием – иногда странным, иногда страшным. Привычная домашняя утварь вставала на длинные тонкие ножки, начинала моргать круглыми глазками. Иногда даже могло показаться, что она приходит в движение.
Старший брат Гуссен смотрел на забавы Йеруна сквозь пальцы, принимая их за простое мальчишество, которое пройдет со временем. Благо с учебой младший брат справлялся не хуже прочих. Гуссена альрауны Йеруна даже забавляли. Чего уж там – он и во всем остальном поощрял братьев, в которых души не чаял. Особенно – в учебе, ведь Гуссен начал учиться раньше. Теперь, все чаще помогая отцу в его работе, он поглядывал на труды младших братьев глазом мастера и даже пытался наставлять их по мере сил.