Среднего же брата, Яна, нарисованные чудеса отчего-то раздражали. Наиболее затейливые даже вызывали испуг.
– На что тебе эти страшилища, братец? – ворчал он. – Они же мерзкие!
– И ничего не мерзкие, – улыбался Йерун. – Забавные. И очень даже смешные!
Обращал внимание на фантазии младшего сына и мастер Антоний. Сам он за годы труда видел предостаточно рисунков и изваяний всевозможных химер и горгулий – когда надо было, умел изобразить их сам – но мало интересовался ими.
Антоний ван Акен предпочитал изображения людей и зданий, а новый заказ предоставлял небывалый простор для работы над тем и другим. Ведь на заднем плане центральной части триптиха по замыслу мастера должен был виднеться Иерусалим. Каков он из себя, художнику оставалось только догадываться – он не представлял себе видов Святой земли. Само собой, город он изобразит таким, каким привыкли видеть прихожане церкви, стало быть, похожим на родной Хертогенбос. Только без каналов – Палестина не настолько богата водой. Об этом он знал наверняка со слов тех немногих паломников, рассказы которых доводилось слушать. Зелени тоже негусто – говорят, солнце в тех краях немилосердное. Какими же должны быть краски? Яркими? Или, наоборот, если то самое солнце выжгло все яркие цвета с домов, одежд и всего, чего бы ни коснулись его лучи? И тогда пейзажи Святой земли должны напоминать поле, перенесшее затяжную засуху? Подумав, живописец остановился на втором варианте, решив оставить яркими только одежды наиболее значимых персонажей.
Сейчас мастер Антоний продолжал делать наброски людей – благо их на будущем триптихе умещалось множество. Здесь будет место и для стражников в красном, и для ожесточенной толпы – ее мастер после короткого раздумья решил изобразить темной и безликой массой, в которой угадывались бы фигуры. Пусть с первого взгляда даже будет неясно, человеческие они или бесовские. Особое место отводилось персонажам праведным – для них живописец приберег светлые оттенки.
Гуссен уже вовсю готовил доску к началу работы – очистив, покрывал грунтом. Когда подготовка завершится, мастер вдвоем со старшим учеником будет переносить на доску рисунки для будущего триптиха. Антоний уже решил, что начнет работу с центральной части. Отложив готовые наброски, художник подошел к среднему и младшему сыновьям, чтобы взглянуть на их работы.
Осмотрев рисунки Яна и Йеруна, мастер Антоний понял, что увлекся работой над эскизами и надолго оставил учеников без внимания. Каждый из мальчиков успел завершить заданное и занялся чем-то своим.
Ян, нарисовав поставленный перед ним глиняный кувшин, перевернул его вверх дном и принялся рисовать с другой стороны. Больше всего Яна занимала выгнутая ручка кувшина – он нарочно повернул ее к себе и теперь старательно выводил, раз за разом принимался снова, добиваясь сходства. Он успел сделать уже десятка полтора набросков. С каждым новым ручка получалась все лучше. Добавив несколько дополнительных штрихов на рисунке Яна, мастер похвалил ученика и повернулся к работе Йеруна. Увиденное заняло его надолго.
Йерун как будто не замечал опытов брата с кувшином. На его рисунке кувшин был всего один, зато большой, размещенный по самому центру. Он казался чем-то вроде стога сена или, скорее, одиноко стоящей башни, широкой у основания. Нетрудно догадаться, что такая внушительная вещь теперь принадлежала целому сонму крохотных суетливых существ.
У основания стоял человечек, в котором угадывался Ян (и верно он – сходство налицо, хотя и нарисовано очень просто, всего несколькими линиями), и выводил на стенке кувшина кувшин. Получалось больше похоже на бутылку с длинным горлышком. По соседству двое нескладных мужиков в шляпах, утыканных стрелами вместо перьев, пытались прорубить стенку кувшина крохотными топориками. В стороне собака гналась за странным зверьком. Больше всего он напоминал хищную рыбу с разинутым ртом, но маленький хвостик и длинные уши выдавали в нем зайца. В этой погоне не было бы ничего удивительного, не будь у косого восемь лап вместо четырех.
– Почему так? – удивился мастер Антоний.
– Так быстро бежит, что четыре лапы выглядят, как восемь? – предположил Гуссен, который тоже подошел рассмотреть рисунок младшего брата.
– Нет, их и есть восемь, – серьезно ответил Йерун. – Пока бежит на четырех, четыре отдыхают. Потом меняются.