– Случайностей вообще не бывает, – устало произнес Гвен Лангедок. – Когда Вы обнаруживаете, что видите больше, чем окружающие вас люди, то в какой-то момент понимаете: единственная защита – одиночество. В противном случае непонятно, чего можно ожидать.
– Когда Вы обнаружили этот дар у себя? – задала я следующий вопрос, – и с чем связана холодность в отношениях с отцом и отказ посещать как его, так и дом Вашей матери?
Юноша внимательно смотрел на меня и молчал, что-то решая для себя.
– Видана, – произнес он, хотя мое имя не называл никто, – Вам повезло. У Вас есть человек, которому Вы можете доверять. А что будет со мной, если сейчас я скажу все, а информация уйдет на сторону?
– Гвен, информация не выйдет за стены этого заведения, – спокойно ответил лорд Тримеер, – почему Вы решили, что так должно случиться?
– Не знаю. Мне кажется, что довериться кому бы то ни было для меня смерти подобно.
– Вы не сможете всю жизнь молчать, – сказал Вулфдар, – чем быстрее будет раскрыто это дело, тем больше у нас возможностей помочь Вам в будущем.
– Гвен, я правильно понимаю, что на самом деле леди видел еще один адепт? – спросила я, – это Мердок Зархак?
– Да, она прекрасно понимала, что мы ее видим, и кидала чарующие улыбки. Мердок внимательно наблюдал за ней, делая вид, что стенографирует беседу, и когда леди водила гребнем по шее, по губам Зархака скользнула мимолетная улыбка. И он одним из первых постарался покинуть приемную Мордерата.
– Я родился внебрачным ребенком. – И чуть помолчав, продолжил он, – родители учились вместе, в Академии. Отец из древнего могущественного рода, мать – из тех, кого называют полукровками. Моя бабушка – ведьма, а дед – из касты военных. Жениться, как я понимаю, моему отцу не позволили, но и он не больно-то рвался. Мне был месяц, когда мама, забрав свои вещи, уехала в неизвестном направлении. Я даже не помню, как она выглядела. Бабушка потом сказала, что она стала ведьмой и живет где-то на границе империи. Меня воспитывали дед с бабушкой, жили мы на заставе. Я рано начал понимать, что отличаюсь от окружающих, видел больше, чем было нужно, слышал больше, чем положено. Дома все больше молчали, дед успевал накричаться на службе, а бабушка сама по себе молчунья, потому я и не озвучил ничего. Читать, писать меня научила бабушка. Мы с ней в лес частенько ходили за травами и у озера посидеть, она общалась с водными жителями. Подходило двенадцатилетние. И однажды дверь в избу распахнулась, мы обедали, вошел мужчина. Дед в лице изменился, а бабушка поднялась спокойно, поздоровалась и спросила, что, мол, наше время вышло, твое пришло? Мужчина ответил: «Да, я забираю сына, ему нужно пройти испытания в Академию». В тот же день я оказался в Академии, пройдя испытания, попал на финансовый факультет. Отец признал меня, оформил соответствующие документы. Но я видел, что делает он это потому, что у него нет детей. После того, как я начал учиться, у них с женой родилась дочь.
– А однажды, я был на третьем курсе, ко мне подошла леди Лавиния, преподаватель травологии, и передала письмо от матери. Якобы она была в экспедиции и встретила там ее. Я поблагодарил и, взяв его, прочитал в своей комнате. Мать желала, чтобы я регулярно посещал отца и писал ей о том, что увижу, услышу о его профессиональной деятельности. Если до этого я отнекивался от появления в имении отца, то после получения письма тем более не собирался там появляться. При нашей очередной встрече, он прилетел в Академию, я попросил больше меня не посещать и сказал, что и сам не собираюсь появляться у них. Ничего объяснять, несмотря на требования отца, я не собирался по одной простой причине: дар свой я осознавал слишком ясно, чтобы позволить им узнать об этом. Я не обольщался: сам по себе, такой как есть, я не нужен никому. Дар, всем нужен только он! Да, пришлось подналечь на физическую подготовку, живым я не сдамся, но и быть пешкой в шахматных партиях наших магических родов тоже не намерен.
– Но ты осознаешь, что о твоем даре известно? – спросил следователь, – в противном случае тебя бы так не подставляли.
- Конечно, осознаю, – ответил юноша, – леди Лавиния подходила ко мне неоднократно. Уговаривала навещать отца, не быть неблагодарной скотиной, писать матери. А я видел за ее обликом благочестивой, доброй леди звериный оскал. Видел, как она пыталась считывать с меня информацию, и я кормил ее думами о ссоре с отцом, моей ненависти к нему. Леди, клюнув на эту информацию, начинала меня увещевать, что нельзя так поступать, нужно повиниться, помириться и общаться с ним.