Я оглядывалась несколько раз, а она всё продолжала смотреть. Наверное, редко видела меня. Похоже, особо гулять Фанию раньше не выпускали.
Из болтовни Каны поняла, что дома специально ставят очень далеко друг от друга. И ведёт эта улица к храму. А от храма, дальше, и начинаются дома Жожеля. Кана притомилась и замолчала, а я задумалась. Возможно, это и не самое плохое решение – жить вот такими общинами. У каждой семьи есть свой угол, но в тоже время есть к кому обратиться за помощью. Вряд ли все три малыша были детьми этой молодой женщины. Скорее всего, мамы-соседки скооперировались и оставили своих детей на одну, и у двоих из них появилось время на работу.
— Кана, а по сколько детей обычно в крестьянской семье?
— Когда пятеро-шестеро, а бывает, что и больше…
Я чуть не присвистнула. Это получается, что в таком доме живут человек пятьдесят…
— Так ведь можно и до бесконечности дома разращивать.
— Нельзя! Больше двенадцати в ряд не разрешают ставить.
— А если семья дальше разрастётся?
— Значит, будут ставить отдельный дом, новый. Или уйдут в город, учениками. Бывает и так. Ваш батюшка начинал когда управлять – домов только четырнадцать было. Это уже при нём разрослась Монча.
— Столько рожают детей в семье, значит – очень медленно растёт, значит – люди предпочитают в город уходить?
— Что вы, кир Стефания! Умирает-то их сколько? Батюшка ваш завёл коров специально, аж трёх держал, когда голодные годы были – матерям и детям молоко отдавали. А до него, говорят, больше половины детей умирало. Ежели изо всех рождённых трое или четверо вырастут – это счастливая семья.
Ох, не по себе мне от такого счастья…
— А сейчас?
— Что сейчас?
— Сейчас где эти коровы?
— Ну, так кир Васса продала. Сказала, что старые очень, толку от них мало.
— А новых купила?
— Пока нет.
Понятно…
Храм был сложен из такого-же сероватого песчаника, как и мой дом. С остроконечной черепичной крышей и странной формы звездой на небольшом шпиле.
Внутри было тихо и прохладно, даже зябко. Толстые каменные стены ещё не прогревались на солнце. Стены внутри были оштукатурены и расписаны цветами и травами, пахло свечным воском, тянуло каким-то сладким ароматом, приторным и тяжёлым. В центре храма, на невысоком пьедестале, стояла каменная статуя в полтора человеческих роста. Седой старец держал на ладони всё ту же странную звезду. У ног его, на специальной каменной подставке, горели несколько огоньков. Кана правой рукой коснулась своего лба, губ и груди и низко поклонилась статуе. Отошла в сторону и в одной из стенных ниш взяла коротенькие тонкие свечки. Положила монетку на пару уже лежащих там.
Ой, как неудобно! Я даже не подумала, что придётся тратить какие-то деньги. Вряд ли Васса платит сестре достойно.
— Кана, я верну, обещаю!
Она улыбнулась и кивнула мне. Протянула одну из свечей, свою зажгла от горящей и что-то неслышно забормотала под нос, забавно шевеля губами.
— Дочь божья, говорят, ты болела?
Я вздрогнула – голос раздался из-за спины, но я совершенно не слышала шагов. Развернувшись, я застыла с открытым ртом – слишком уж нереально выглядел служитель.
Глава 8
На свете я прожила не так и мало. И красивых мужчин видела достаточно. Умных, интересных, разных…
Священник, который стоял за моей спиной, отключил у моего тела все двигательные функции. Он был не просто красив, он был – идеален! Начиная от голоса, который густым бархатом окутывал разум, и кончая потрясающей формы руками. Вот прямо-таки – анатомически-правильными.
Золотистой волной, идеальной в своём изгибе, на широченных плечах раскинулись волосы.
Прекрасное в своём совершенстве лицо, удивительной яркости и синевы глаза, тёмные брови и густые длинные ресницы… Такие губы мог бы сделать гениальный пластический хирург!
Сердечко бедной Стефании норовило пробить мою грудную клетку. Она, именно она, а не я, покраснела так, что полыхнули уши… и потупилась. Это была самая яркая физиологическая реакция на моей памяти.
Посмотрев на грязноватый пол, я мысленно сосчитала до десяти, подняла глаза и ответила:
— Добрый день.
При такой внешности – что он делает в этом захолустье?! Да и девочка, похоже, была влюблена в него. Ему лет двадцать пять-двадцать семь, он не может не знать, какое впечатление производит на Стефанию. И, тем не менее, стоит передо мной с победной ухмылкой на лице. Это настораживало. Я ответила – теперь ваш ход, красавчик.