- Редкое для тебя постоянство, Юра.
Михаил Петрович усмехнулся, и Ладжун усмехнулся: "поняли" друг друга двое мужчин. "Снимай, Костя, снимай!" - ткнул в спину оператора Виноградов. "Кассета кончилась, кино остановилось, - виновато проворчал оператор. - Сейчас сменю". - А в динамике продолжался диалог:
- Но в Астрахани вы все же расстались?
- Ей надо было в одну сторону, мне - в другую. Жаль, конечно, мы хорошо погуляли.
- А деньги чьи прогуливали? Ее?
- Никогда в жизни! Если мне девушка нравилась, я мог ее так угостить, что она никогда не забудет. Мог ей купить часы! И никто не скажет, что она меня угощала. Мы с ней коньяки распивали и шампанское, все.
- А говорят, ты тратил мизерное количество.
- Я - мизерное количество?!
В последний момент на самом кончике языка Юрий Юрьевич удержал вопрос "кто говорит?". Это означало бы повести разговор на обострение, а его надо было срочно уводить в сторону.
- Никогда в жизни! Я не такой по натуре человек, Михаил Петрович, поймите меня правильно! У меня деньги были, у меня даже мысли не было, чтобы за ее счет. Я последнее отдам, если я к человеку привязываюсь. Мысли даже не было!
(Нажимать не стоит, пусть немного успокоится.)
- И за целый месяц плаванья ты совсем никого не пощипал?
- Тот месяц - нет.
- А на стоянке в Москве?
- Что там на стоянке? Погулял по улицам, взял пол-литра, которые мы со штурманом выпили. Туда-сюда и обратно занял каюту. Кого я успею в Москве?
(Не забыть, что один из попутчиков, рыская по ближайшим магазинам, мельком видел Ладжуна в "Хозтоварах".)
- Столь благотворное влияние бакинки? Не похоже на твой нрав, Юрий Юрьевич.
- Иногда состояние, что хочется отдохнуть, понимаете.
- Ну-ну. А пассажиров, кстати, много было?
- Пассажиров? Мало. Конец навигации уже. Это же был последний их рейс.
(Ах, последний рейс! А Титова убита в предпоследнем. Финт не оригинальный, преступник часто "переносит" время своего присутствия на месте преступления, если факт присутствия доказан. Но - ай-ай! - как неосторожно прикидываться, будто плыл на теплоходе после убийства! Тогда нельзя заявить, что не знал о нем, ведь в следующем рейсе только о том и толковали. В деле отражено, что практически все пассажиры тоже были в курсе. А Юрий Юрьевич толков не слышал, содержания их не ведает. Тут выкрутиться трудно.)
- Да, чуть не вылетело из головы - в ноябре прошлого года в Жданове ты оставил у хозяев пальто. Помнишь, мы обсуждали ждановский эпизод?
- Помню.
- Взял ты хозяйское пальто и 100 рублей деньгами, а свое оставил. Как понимать: на обмен, что ли? Чтобы человек осенью не мерз?
- Ну... мне мое разонравилось.
- Разве плохое пальто? Вот она пишет в заявлении: "Пальто новое, почти неношеное, светло-коричневое джерси на поролоне, как раз мужнин размер". Сколько стоило?
- Двести сорок.
- Прогадал ты, Юра! Мужу она за 180 покупала.
- Мне цвет разонравился. У него было синее, я примерил, ну и, короче говоря, взял.
- А свое где приобрел?
- В Астрахани... Я такой человек, Михаил Петрович, я могу оставить. Оно мне в чемодан не влезало, я думаю: елки-палки, еще лишний чемодан, да пропади оно пропадом!
(В Астрахани купил, на "Тереке" гулял по палубе, в Ярославле сошел в нем, в Жданове счел за лучшее сменить. Ясно.)
- Так, значит, ключ от каюты ты стащил для коллекции. Или он случайно у тебя остался?
- Для коллекции.
- С "Чернышевского" тоже брал?
- Оттуда - нет.
- А почему?
- Наверное, на "Чернышевском" проверяли строже.
- Ладно, так и запишем. Кстати, "Чернышевский" и "Терек" сильно различаются?
- Нет, они одинаковые.
- Совсем одинаковые?
- Да, двухпалубные, водоизмещение одинаковое, та же отделка и тому подобное. Они венгерского производства. Я на них столько проплавал, Михаил Петрович...
- Нравятся?
- Хорошие теплоходы.
- И ты сознательно выбирал именно "Терек"?
- Мне нет разницы, хоть "Иван Франко", хоть "Чернышевский", хоть "Терек".
- Но мне есть разница, Юрий Юрьевич. Потому что на "Тереке" было совершено убийство.
Снова Ладжун застигнут врасплох, и снова - никакой ряби на поверхности.
- Тебе об этом известно?
- Ни грамма не знаю, - быстро сказал он.
- Нет? Но ты же плыл последним рейсом.
- Последним.
- А случилось в предыдущем. Должен был слышать.
- А я не прислушивался. Я же отдыхал, тем более с девушкой.
Вцепился он в девушку намертво, не подозревая, что вешает себе на шею тяжелый-претяжелый жернов.
- За месяц плавания "ни грамма" не слыхал? Быть не может, Юрий Юрьевич. При твоей-то наблюдательности?
Ладжун перехватил из руки в руку сигарету, забарабанил по столу. Момент был затруднительный.
- Пусть ты отдыхаешь. Но из каюты ты выходил. В ресторане сидел. А кругом разговоры про обстоятельства и кого подозревают.
- Если б я знал, я бы сказал, клянусь честью! Если бы мог следствию помочь и вам лично... Наверно, были разговоры, были. Но я пропускал мимо ушей, мне дела нет, я при чем?
- А когда со штурманом водку пили, неужели он ни словом?..
- Нет, он рассказывал, что судно ставят на ремонт. Он в отпуск до весны, а судно на ремонт.
- Ты, Юра, на одну мысль меня навел: раз ничего не слыхал об убийстве, то плыл ты, выходит, не тем рейсом, не последним.
- Вы думаете?
(Давай-давай, пора уж отступить на шаг, пришло время.)
- Иного объяснения не вижу.
- Может быть, и правильно, черт возьми! Если разобраться, я мог перепутать. Я могу запомнить, что было десять лет назад, но иногда книгу читал только вчера - и забыл. Бывает так.
- Бывает, бывает. Постарайся припомнить, когда плыл на "Тереке". Для порядка. В деле нужен порядок.
Вот так, не выкладывая на стол козырей, а предоставляя Ладжуну возможность отступать постепенно, одно вранье сменяя другим, осуществлял Михаил Петрович ту тактику, которую Ладжун - в силу особенностей характера - принимал довольно охотно, но которая была ему опасней всего.
И не торопился Михаил Петрович, не шел на эффектный штурм.
- Пусть дозреет, дозреет, - повторял он. - Время работает на меня. Я Юрию Юрьевичу с каждым часом нужнее. Зачем? Затем, что охота признаться. Нет, братцы, не шучу. Всегда ведь так: сопротивляется человек, отрицает, а в глубине души что-то его тянет открыться и заговорить о страшном, о потаенном... Мы уже близко подошли к самому больному. Скоро нервы сдадут, не железный.
Ладжун продержался еще два дня. За это время Михаил Петрович провел долгожданное для группы опознание. Ладжун перенес его сравнительно спокойно видимо, предчувствовал, что оно неизбежно, и подготовился. Боцман, штурман и буфетчица по очереди указали на него как на пассажира, который ехал предпоследним рейсом, с командой держался на короткой ноге и неожиданно сошел в Ярославле.
Юрий Юрьевич все подтвердил, а по окончании процедуры, оставшись вдвоем с Дайнеко, разразился бурной и многословной речью, полной обид и претензий. Если он за давностью и обилием своих приключений что-нибудь спутал или упустил, то к лицу ли Михаилу Петровичу ловить его, устраивая "канитель и комедию"?! Разве он, Ладжун, стремится что-то скрыть? Стоило просто напомнить, как было дело, раз Михаилу Петровичу это известно. Да, только так и следовало поступить, а не ставить его в неловкое положение перед правосудием, не унижать перед людьми, которые относились к нему по-дружески. Что они теперь подумают о Юрии Юрьевиче?! Позор!
Дайнеко выслушал с серьезной миной.
- Рад, - сказал он, - что ты утвердился в желании быть до конца правдивым.
- Да, я утвердился. Я прямой человек, Михаил Петрович, пусть мне даже хуже будет, и я даже буду жалеть потом, но я расскажу все как есть. Хотите знать, почему я сошел в Ярославле? Да потому, что еще в Тутаеве хотел...