И на жителей Бордо полился поток эпиграмм. Г-жа Эванхелиста уезжала из города, она могла произвести смотр всем своим друзьям и недругам, вышутить их, вволю поиздеваться над ними, ничего не опасаясь. Поэтому, разбирая, почему такой-то или такой-то особе было выгодно наводить тень на ясный день, она дала полный простор язвительным замечаниям, прибереженным ею до поры до времени.
— Но, дорогая моя, — возразила маркиза де Жиас, — эта поездка господина де Манервиля в Ланстрак, эти увеселения с участием молодых людей, — согласитесь сами, при подобных обстоятельствах…
— Ах, дорогая моя, — прервала ее наша знатная дама, — неужели вы думаете, что мы отличаемся мелочной мещанской церемонностью? Разве графа Поля надо держать на привязи, точно он может убежать? Или, по-вашему, нам нужно удерживать его с помощью жандармов? Уж не боимся ли мы, что его похитят у нас какие-нибудь бордоские заговорщики?
— Ах, дорогой друг, вы не поверите, как я рада, что… что…
Маркиза осеклась, — слуга доложил о приходе Поля. Как истый влюбленный, Поль не остановился перед тем, чтобы проскакать четыре лье, покинув своих товарищей по охоте, лишь бы провести часок с Натали; он был в сапогах со шпорами, с хлыстом в руке.
— Милый Поль, — сказала Натали, — вы даже не подозреваете, каким красноречивым ответом маркизе служит ваш приезд.
Узнав о сплетнях, ходивших по Бордо, Поль даже не рассердился, а просто рассмеялся.
— Может быть, эти господа догадываются, что у нас не будет ни шумной свадьбы, ни празднества на провинциальный манер, ни торжественного венчания в полдень, — вот они и злятся. Ну что ж, дорогая теща, — сказал он, целуя руку г-же Эванхелиста, — дадим им бал в день подписания брачного контракта, наподобие того, как для простонародья устраивают гулянье на большой площади Елисейских полей; потешим наших друзей горьким удовольствием — поставить свои подписи под таким брачным контрактом, какой в провинции уж поистине редкость!
Это происшествие привело к очень важным последствиям. Г-жа Эванхелиста решила пригласить к себе в день подписания контракта весь город, с явным намерением поразить всех напоследок роскошью приема и тем самым блестяще опровергнуть глупые и лживые слухи.
Поль и Натали должны были торжественно обручиться в присутствии всего общества. Приготовления к этому вечеру, названному «праздником белых камелий», длились сорок дней. Вестибюль, лестница и зал, где сервировали ужин, были уставлены огромным количеством этих цветов.
За то время, пока в доме готовились к балу, были выполнены все формальности, предшествующие свадьбе, успешно закончились и хлопоты в Париже, связанные с учреждением майората. Купчие на смежные с Ланстраком земли были подписаны, состоялось церковное оглашение, все сомнения рассеялись. Как друзья, так и недруги озабочены были теперь нарядами к предстоящему балу. А время текло, сглаживая разногласия, возникшие в начале переговоров, унося с собою память о резких словах, вырвавшихся во время бурных препирательств по поводу брачного контракта. Ни Поль, ни его теща больше не думали о нем. Это была забота нотариусов, как выразилась г-жа Эванхелиста. Но с кем не случалось, что в суете быстротекущей жизни вдруг возникает мысль, иногда запоздалая, о каком-нибудь важном обстоятельстве, таящем угрозу? Утром того дня, когда Поль и Натали должны были подписать свой брачный контракт, такая внезапная мысль озарила г-жу Эванхелиста в тот момент, когда она уже проснулась, но еще не успела согнать с себя дремоту. Слова «Questa coda поп е di questo gatto!», сказанные ею, когда Матиас согласился на условия Солонэ, вновь прозвучали в ее сознании. Несмотря на свою неопытность в делах, г-жа Эванхелиста сообразила: если хитрый мэтр Матиас так легко успокоился — значит, он нашел способ все устроить за счет невесты. Очевидно, ущерб грозил не интересам Поля, как она сначала надеялась. Неужели все военные издержки должна уплатить ее дочь? Еще не думая, что именно сделать в случае, если ее интересам будет нанесен слишком серьезный урон, она решила потребовать, чтобы ей подробно объяснили содержание контракта. Этот день имел такие последствия для супружеской жизни Поля, что следует рассказать о нем подробно: ведь часто люди принимают то или иное решение под влиянием окружающей обстановки.
Готовясь продать свой дом, теща графа де Манервиля, тем не менее, не пожалела денег на приготовления к балу. Двор был посыпан песком и, несмотря на зимнее время, украшен цветами; над ним был устроен навес в виде турецкого шатра. Камелии, о которых уже шла молва от Ангулема до Дакса, обильно украшали вестибюль и лестницу. Внутренние стены были разобраны, чтобы увеличить размеры столовой и бального зала. В Бордо не в диковинку роскошь, блестящая спутница скороспелых богачей, вернувшихся из колоний, — и однако все с нетерпением ждали готовящегося волшебного праздника. К восьми часам, когда должны были приступить к выполнению последних формальностей, по обе стороны ворот шпалерами выстроились зеваки, желавшие увидеть, как разряженные дамы будут выходить из карет. Эта торжественная атмосфера не могла остаться без влияния на тех, кому предстояло подписать контракт. Наступал решительный момент, празднично горели плошки, со двора доносился стук колес первых подъехавших карет. Оба нотариуса обедали с женихом, невестой и ее матерью. К столу был приглашен также старший письмоводитель Матиаса, которому было поручено собрать свидетельские подписи присутствующих на вечере, но при этом проследить, чтобы контракт не был прочтен любопытными.
Ни одна женщина, сколько ни перебирать воспоминаний, не могла затмить Натали, ни один туалет не мог превзойти изяществом ее платье. В кружевах и атласе, кокетливо причесанная, со множеством локонов, ниспадавших на открытую шейку, она казалась цветком, выглядывающим из листвы. Г-жа Эванхелиста, в бархатном платье вишневого цвета, предусмотрительно выбранного, чтобы придать наибольшую эффектность ее румянцу, черным волосам и глазам, была во всем блеске красоты сорокалетней женщины; на шее у нее сверкало бриллиантовое ожерелье с «Дискрете» в застежке, что должно было окончательно опровергнуть все клеветнические слухи.
Чтобы читатель мог яснее представить себе происходившую сцену, нужно указать, что Поль и Натали расположились на диванчике у камина, даже не давая себе труда слушать отчет по делам опеки и пропуская мимо ушей пункт за пунктом. Сидя рядышком, они тихонько перешептывались, оба беспечные, как дети, радостно возбужденные: он — своею страстью, она — девичьим любопытством, оба богатые, молодые, влюбленные, уверенные, что их ждет безоблачное счастье. Поль, предвосхищая права законного мужа, то и дело разрешал себе целовать пальчики Натали, дотрагиваться, как бы невзначай, до ее белоснежных плеч, касаться ее волос, скрывая эти вольности от посторонних взоров. Натали играла веером из перьев тропических птиц, — это был подарок Поля, но если придавать значение поверьям некоторых народов, подарок, не менее зловещий для любви, чем ножницы и всякие другие острые предметы, напоминающие, очевидно, о мифологических парках.