По пути в гавань, откуда ему предстояло отчалить в сторону Анцио, на ум Джеймсу пришел куплет сентиментальной лирической песни, одной из тех, какие пели продавцы нот в городском саду под его окном:
Что бы ни случилось теперь, сможет ли он найти ее, нет ли, но Джеймс почувствовал, будто что-то окончилось, что нынешний этап его жизни вот-вот завершится.
В гавани он отыскал судно-госпиталь, на котором должен был отправиться в Анцио. Судно запоздало из-за ненастной погоды и лишь сейчас с него высаживались пассажиры — грузчики-итальянцы тащили на берег бесконечную вереницу носилок, на которых лежали забинтованные солдаты. Джеймс был поражен, до какой степени многие были измазаны в грязи и в копоти. Они скорее походили на измочаленных школьников, выносимых с игровой площадки, чем на солдат: глиной, точно гипсом, были облеплены их локти и колени. Грязь была на губах, в волосах, даже во рту и в глазах. То тут, то там носилки алели кровью, если санитарам не удалось остановить у раненых кровотечение. Почему так случилось, спрашивал себя Джеймс, что он, столько пробыв в Неаполе, до сих пор не видал, как с таких вот кораблей сгружают искалеченных людей?
Хода до Анцио было всего полтора часа, но для Джеймса это явилось вхождением в совершенно иной мир. Судно встало на якорь в нескольких милях от побережья, ожидая темноты, и Джеймс успел полюбоваться закатом, подобным тем, какие видал в Неаполе. Но вот, негромко содрогнувшись, машины набрали скорость, направив судно в крохотный просвет на дальнем берегу, обрамленный судами всех размеров — миноносцами, моторными катерами, даже парой фрегатов, а также качавшимися заградительными аэростатами, которые вечно напоминали Джеймсу летающих слонов. Он стоял на палубе, глядя на приближавшийся берег. Нигде ни огня, и тишина кругом. Невозможно было представить, что это и есть поле сражения.
Высоко в небе над берегом показался одинокий «мессершмитт», лениво кружа, точно шмель.
— Шли бы вы с палубы! — выкрикнул кто-то из матросов. — Это «Будильник Чарли». Может и нас атаковать, если не подыщет цели получше.
Джеймс следил за бомбардировщиком.
— Почему его так называют?
— Каждый вечер тут как тут. По нему часы можно проверять.
«Мессершмитт», не долго думая, развернулся и ринулся на один из миноносцев. Джеймс стоял слишком далеко, не видел, как стрельнула пушка, лишь клубы дыма обозначили ответный огонь зенитных орудий. Через мгновение самолет, развернувшись, полетел назад в глубь материка, попутно обстреливая берег на бреющем полете.
Внезапно громадный столб воды поднялся из моря в ста ярдах от судна, потом еще один, и еще, — будто выдохи какого-то исполинского кита.
— Началось, — сказал матрос. — Всегда одно и то же. На этот раз несколько 122-миллиметровых.
Словно в ответ на какой-то невидимый сигнал, сумерки расцветились огнями — ракеты летели из глубины материка в сторону берега. Заплясали искры, как от ночного костра. Не сразу Джеймс сообразил, что это от вспышек стрелкового оружия.
— Перестрелка пошла, — определил тот же матрос. — Добро пожаловать в Анцио!
Джеймс прошел на капитанский мостик. Казалось, ни капитан, ни команда особого беспокойства в связи с артобстрелом не проявляли, однако все же двигались в гавань зигзагами. Джеймс разглядел вдоль прибрежной линии длинную вереницу солдат, ожидавших, когда причалит судно, невозмутимо спокойных, невзирая на бомбардировку. Многие лежали на носилках. Внезапно слева снаряд угодил прямо в моторный катер, осветив небо и разбрызгивая по поверхности моря горящее масло. Казалось, на береговом плацдарме уже не осталось места, не обстреливаемого немецкими орудиями. Все чаще над головой проносились снаряды, и столбы вздымаемой воды вызвали в воображении Джеймса ощущение, будто гиганта колют иголками наугад, надеясь проткнуть насквозь.