Внезапно Энцо поднялся из-за стола и направился к Ливии. Она отвернулась. Энцо не остановился, но, проходя мимо, тихо сказал:
— Я ведь не ошибся тогда насчет ангела. Ведь только ангел может готовить, как ты!
— Прибереги свои комплименты для той, кто победит на конкурсе красавиц, — бросила Ливия.
Однако вопреки самой себе радостно вспыхнула, и, заметив, что взгляды Коломбы Фарелли мечут в нее молнии, не без удовольствия улыбнулась.
Как раз когда Ливия обносила гостей блюдом с ломтиками абрикосов в вине, непременным dolce[6] в завершение праздничного обеда, не обошлось без неожиданности. Между Коломбой и ее двумя сестрами, Мими и Габриелой, вспыхнула ссора. И не просто ссора: к вящему ликованию наблюдавших за ними солдат в считанные минуты она переросла в ругань, визг, таскание за волосы и царапанье. Потребовалось вмешательство самого Дона Бернардо, чтобы утихомирить воюющих. Тот встал, стукнул по столу пустой винной бутылкой, призывая к тишине, и возмущенно сказал:
— Что за бесчинство! В назидание за ваше недостойное поведение, ни одной из вас премии не присужу.
— Кому же тогда достанется премия? — послышался голос из толпы.
— Никому не достанется.
— Но если никому, выходит, ничья? Значит, все, кто участвовал, выиграли? — заметил тот же голос.
Безупречная логика вызвала гул одобрения.
— Тогда я вручу премию… — взгляд Дона Бернардо обвел всю террасу и остановился на Ливии. — Я присужу премию той, кто действительно этого заслуживает, благодаря кому у нас сегодня такой восхитительный обед.
Этого еще не хватало. Участвовать и не выиграть было бы куда как скверно, но не участвовать и выиграть, потому что священник разозлился на сестер Фарелли, крайне унизительно. Да и Коломба такое никогда Ливии не простит.
Видно, та же мысль, хоть и с опозданием, пришла на ум и Дону Бернардо, и он слегка дрогнул, увидев, как сердито сдвинула брови Ливия.
— М-гм… Э-э-э…
Тут поднялся Энцо.
— Это он про Пупетту, — выкрикнул он, — она же просто чудо природы. Из ее ведь молока этот замечательный сыр бурата!
— Вот именно! — облегченно подхватил Дон Бернардо. — Да, я имею в виду Пупетту. Где же она?
Заслышав свое имя, Пупетта выглянула из-за угла террасы, за которым, стоя, как раз соображала, не уподобиться ли ей козе и не сжевать ли солдатскую пилотку.
Кто-то выкрикнул:
— Viva[7] Пупетта!
Выкрик был подхвачен общим гулом одобрения, все захлопали в ладоши. Сестры Фарелли поправили на головах шляпки и снова принялись кокетничать с солдатами. В конце-то концов проиграть буйволице совсем не зазорно.
Глава 2
После обеда пошли в ход и кастаньеты, и аккордеон, как бывало всегда в праздничный день. На таммурро, похожем на громадный тамбурин барабане из натянутой козьей кожи, кто-то, точно поддразнивая, принялся негромко выстукивать, зажигательно, ритмично, и все от мала до велика пустились в пляс. Дети плясали с дедушками и бабушками; маленькие девочки учились движениям, примостившись ножками поверх дедовских ботинок; матери кружились, придерживая у груди младенцев. Ну а солдаты, как и участницы конкурса, то и дело выставлялись друг перед дружкой, девушки грациозно извивались, юноши щеголяли всякими акробатическими вывертами.
— Занятая, станцуешь со мной тарантеллу? — спросил Энцо, когда Ливия с кучей грязных тарелок проходила мимо.
— Еще чего! Сплетен не оберешься. Кстати, хватит обзываться. Меня Ливия зовут.
— Значит, Занятая уже не Занятая?
— Как видишь.
— Ага, — рассудительно заметил Энцо, — если Занятая не Занятая, значит, у тебя есть время присесть и выпить со мной кофе.
Ливия улыбнулась — и вернулась, и присела.
— Спасибо тебе за Пупетту.
— Не за что. Она и впрямь лучшая корова на этом конкурсе.
Младшая сестра Ливии Мариза, многозначительно улыбаясь, принесла им две чашечки эспрессо. Едва она отошла, Энцо взглянул на Ливию своими огромными черными глазами и уже без смеха спросил:
— Скажи, Ливия, что ты думаешь о своем будущем?
Никто и никогда прежде не задавал ей такого вопроса. Застигнутая врасплох, — она-то решила, что они будут болтать о всяких пустяках, — Ливия ответила вопросом на вопрос: