Через минуту Саира заглянула на кухню и помахала мне маленькой ручкой. На девушке, к моему удивлению, была роскошная песцовая шубка. Довольно странно для убежденной вегетарианки.
– Арсений, надеюсь, мы еще увидимся.
Тимирязьев, не отлипая от своей красавицы даже на миллиметр, потащился сажать ее в такси.
Глава 21
Крушение бастиона
Когда Ленька вернулся, выглядел он, как туча на фотографии из космоса. Молча уселся на стул и поставил перед собой пузатую бутылку немецкого пива. Другую придвинул мне. Мы стали ковыряться в останках карпа.
– Лень? – спросил я, поддев на вилку травинку. – Она что, вегетарианка?
– Ага, – буркнул Тимирязьев.
– Что, совсем живности не ест?
– Не жрет, сволочь! Ничего не жрет, кроме кроссвордов! – Саксофонист сипло вздохнул во всю мощь своих разработанных легких и убежденно добавил: – Но я ее все равно сделаю. Найду подход…
– А что же она шубу песцовую носит? Не жалко ей зверушек?
– Песцовая, скажешь тоже! – отмахнулся мой друг. – Искусственная у нее шуба… Кстати, старик, – спохватился он, – спасибо тебе.
– За что? – я подумал, что Тимирязьев издевается.
Но он совершенно серьезно продолжил:
– Хоть от кроссвордов ее оторвал. Ничего девочка, а?
Я смущенно кивнул. Ленька заметно повеселел и предложил:
– Старик, а хочешь, я тебе на саксе сыграю? Душа поет…
– Ты бы лучше ей сыграл.
– Ха, ты думаешь, она понимает настоящую музыку? Ей бы «балалайка – два струна, я – хозяин весь страна». Это еще в лучшем случае!
– Что же она тогда к тебе прилипла?
– Дурилка картонная! – Ленька покрутил пальцем у виска. – Это я к ней прилип!
Тимирязьев сходил за саксофоном. Когда он вернулся, по его лицу разлилась благость. Он погладил свою замысловато изогнутую дудку и, перед тем как сунуть мундштук в рот, заметил:
– Я тебе сейчас изображу одну композицию. Недавно придумал. Но, боюсь, настоящая музыка создается для тех, кто ее не понимает.
После этих слов он присосался к саксофону и принялся насиловать его на все лады.
Наверное, я именно из тех, кто ничего не смыслит в настоящей музыке. Звуки, выдуваемые Тимирязьевым, напомнили мне заунывный вой казахского акына. Хотя, с другой стороны, Леньке можно посочувствовать. Ресторан – не лучшее место для творчества. Попробовал бы он сыграть эту свою «композицию» там. Его бы мигом снесли со сцены и уволили бы ко всем чертям. Не пил бы он тогда немецкого пива и не закусывал жареными карпами. Поэтому благоразумный Леня играет «настоящую музыку» только на собственной кухне. А на публике его репертуар распространяется от «Сулико», которую заказывают гости с Кавказа, до пресловутой «Таганки».
Ленька прекратил дудеть.
– Ну как? – спросил он.
– Старик, это гениально! – соврал я. – Ты играл как бог!
– А сама тема? – Тимирязьев вытянул губы куриной гузкой и протрубил несколько несвязных нот, похожих на рев застрявших в пробке автомобилей.
– Здорово! Просто здорово! Так бы и слушал!
– Может, еще раз сыграть? Ты, наверно, не понял?
– Нет-нет, – запротестовал я. – Все очень хорошо я понял. Отдохни, Лень. Тебе же еще играть завтра.
– Да какая это игра! – Ленька припал к стакану, сделал несколько жадных глотков и внятно произнес: – Лажа – вот как это называется!
С полчаса мы проговорили о том, как было бы хорошо ему уйти из ресторана и заняться свободным творчеством. Вопрос о том, что подобное творчество подразумевает еще и голодную смерть, мы затрагивать не стали. У меня начинали слипаться глаза. Домой возвращаться не хотелось. Когда Тимирязьев сделал паузу, чтобы допить пиво, я спросил:
– Лень, так я у тебя переночую?
– Что за вопрос? Только мне завтра рано вставать. Репетиция. Нашу команду один денежный мешок на завтрашний вечер ангажировал. Для его бабы играть будем. Кстати, хочешь со мной? Пожрешь на халяву.
Завтра последний день моего больничного. Утром надо будет сходить в поликлинику и закрыть его. Внезапно в моей голове созрел грандиозный план. При помощи Ленькиного приглашения я мог великолепно обелить себя в глазах Марии и отмыться от ее давешней ветчины.
– А если я не один приду?
– А с кем? – удивился Ленька.
– Ну, предположим, с женщиной…
Тимирязьев потряс головой и произнес:
– Сильно! Сильно! Надо только подумать, как ее оформить? Допустим, тебя я как переносчика аппаратуры проведу. А ее… – Ленька замялся. – Бабец-то хоть симпатичный?
– Кому как.
– Понятно, значит, за группу секс-поддержки не сойдет. Тогда оформим ее в качестве гримерши.
Я слегка обиделся.
– Оформляй как хочешь. Я спать пошел.
Когда я улегся на диване, снял носки, укрылся пледом и смежил веки, Тимирязьев подал голос с соседней кровати.
– Слышь, старик, у тебя с ней что, серьезно?
– Да так, – неопределенно ответил я, не открывая глаз. – А у тебя?
– С Саирой? – переспросил мой всемогущий друг. – По-моему, серьезно.
Чиркнула зажигалка, в темноте замерцала оранжевая точечка. Тимирязьев закурил.
– Я вообще думаю, – философски проговорил он и глубоко затянулся, – чего это мы с тобой как неприкаянные? Все одни да одни. Надоело! Мне вот и мать все талдычит: Лень, когда женишься? Тебе ж скоро сороковник, а ты все, как кобель, носишься. Хвост пистолетом… Ну я-то ладно. А вот что ты, старикан, в девках засиделся?
Странно было слышать такие речи от моего друга. Видимо, в нем тоже заговорил голос разума. И возраста. Я потянулся к стулу, где была свалена моя одежда, и, нащупав брючный карман, вытащил пачку «Явы». Прикурив, я нерешительно спросил:
– Никак наш женоненавистник жениться собрался?
– А что в этом такого? – смущенно пробормотал Ленька. – Пора уже, старикан, подумать, так сказать, о вечном.
– Тогда тебе придется стать вегетарианцем. По-моему, у твоей пассии это надолго.
– И стану. Очень полезно, между прочим.
Так, похоже, Ленька и в самом деле сбрендил. Понятно, что перед такой красотой трудно устоять, но нельзя же изменять собственным принципам…
– Посмотрим, что ты запоешь, когда она выкинет тебя вместе с твоей дудкой.
– Саира с пониманием относится к моим упражнениям, – важно заметил Тимирязьев.
– Еще бы! Ей, небось, прописка-то ох как нужна…
– Ну уж нет! – возмутился Ленька. – Она мне симпатизирует. И вообще, Саира – порядочная девушка. Я даже рад, что она не прыгнула ко мне в постель в первый же вечер.
– Да сколько ей лет, старый ты хрен?! – крикнул я. – Ты подумал, сколько ей будет, когда тебе стукнет семьдесят?
– Между прочим, не так уж мало. Восемнадцать.
– Ого! Совершеннолетняя, кто бы мог подумать! – съязвил я. – Хоть срок за совращение малолетних тебе не дадут.
– Ничего, – оранжевая точка погасла. – Зато, с высоты своего опыта, я смогу ее без проблем укротить…
– Если б юность умела, – изрек я, – если бы старость могла, – и отвернулся к стене.
Неприступный бастион Ленькиной холостой жизни дал трещину. Вернее, почти рухнул. Дело было за малым.
Глава 22
Облом
Проснулся я от грохота на кухне. Там уже орудовал Тимирязьев. Радио орало на полную мощность. Много лет проработав в ресторане, Ленька уже не представлял себе, что музыку можно слушать тихо. Не исключено, что он даже начал потихоньку глохнуть и в будущем мог стать глухим композитором. Как Бетховен, к примеру. Только творения Бетховена играют до сих пор. С тимирязьевским же творчеством вопрос пока оставался открытым.
Под аккомпанемент радиоаккордов я побрился Ленькиной бритвой и выполз на кухню. Мой друг стоял на одной ноге у плиты и сыпал в кастрюлю с кипятком какой-то порошок из пакетика.
– Много супа из ничего, – скаламбурил он.
Моя холостяцкая жизнь протекала в основном под зловещим знаком пельменей и сосисок. Ленька же не был холостяком в полном смысле этого слова. Нет, посуду он, конечно, не мыл. Но не потому, что ему было недосуг, просто вместо него это делала любящая родительница. Когда же Тимирязьев оставался наедине с бытом, то пищу его составляли исключительно концентраты. Он был застарелым рационалистом и поклонником многого в малом. На сей раз он «варил» грибной суп.