Глава 6
Вблизи Эсмонд Хаддок – в полном соответствии с описанием, полученным от Китекэта, – действительно смахивал на греческого бога, так что понятна озабоченность влюбленного, чьей невесте угрожало очутиться под сенью роз в обществе подобного кавалера. Эдакий ладный, прямой, – сейчас, правда, он развалился на стуле, но я говорю вообще, – широкоплечий малый лет под тридцать, с таким профилем, который, по-моему, но надо будет все-таки уточнить у Дживса, называется байроническим. Словом, помесь поэта с чемпионом по кикбоксингу.
Вы бы не удивились, узнав, что этот Эсмонд Хаддок – автор венка сочных и темпераментных сонетов, за которые его высоко ценили в Блумсбери, – в нем с первого взгляда видно было человека, который не хуже прочих способен рифмовать «кровь» с «любовью». Не удивились бы вы и тому, что недавно он одним ударом завалил быка. Вы бы просто подумали: ну и осел же этот бык, что связался с парнем, имеющим такой внушительный объем грудной клетки!
А вот что вызывало изумление, это что подобный супермен имел, по свидетельству Тараторки, привычку кротко слушаться своих теток. Если бы не Тараторкины показания, я бы сказал, что рядом со мной за столом сидит племянник, способный противостоять злейшей из теток, и она у него по струнке ходит. Хотя, конечно, по внешнему виду не всегда можно правильно судить. Немало есть таких молодцов, на портретах в печати – эдакий властный, авторитетный мужчина с курящейся трубкой в зубах, а никнет, как копировальная бумажка в машинке, под взглядом престарелой родственницы.
Эсмонд Хаддок налил себе портвейна, и в столовой наступила минута молчания, как обычно бывает, когда два сильных мужчины, формально не представленные друг другу, остаются наедине. Он вдумчиво потягивал вино, а я сидел и не отрывал глаз от графина. Здоровый был такой графин и полный – под завязку.
Сначала хозяин не начинал разговора, а просто молчал и пил. Вид у него, как я уже сказал, был задумчивый. У меня создалось впечатление, что он размышляет над каким-то серьезным вопросом. Наконец он нарушил затяжное безмолвие.
– Послушайте, – обратился он ко мне, как будто бы слегка обескураженный. – Вот вы рассказали анекдот.
– Да, и что?
– Про двоих в поезде.
– Верно.
– Я как-то отвлекся во время вашего рассказа и, кажется, чего-то недопонял. Вроде бы двое мужчин едут в поезде и поезд остановился на станции, так?
– Так.
– И один сказал: «Это Гатвик», а другой тип сказал: «Надо бы выпить». Правильно?
– Не совсем. Поезд остановился на станции Торнвик, а этот тип сказал, что, по его мнению, в тот день был понедельник.
– А на самом деле был не понедельник?
– Да нет же, дело в том, что они оба были глухие. Ну, и когда один сказал: «Это Гатвик», – второй решил, что он говорит: «Вторник», – и ответил: «Я тоже». Вернее, нет, не так…
– Понимаю. Очень смешно, – сказал Эсмонд Хаддок.
Он снова налил себе и, должно быть, при этом заметил мой страстный, жадный взор – наверно, вот так голодный волк разглядывал бы встречного русского крестьянина. Эсмонд Хаддок вдруг встрепенулся, будто спохватился, что поступает не совсем по правилам.
– Послушайте, – произнес Эсмонд Хаддок, – а вам никак нельзя предложить стаканчик?
Я понял, что наша застольная беседа наконец-то приняла правильное направление.
– По правде сказать, – говорю, – я бы не отказался попробовать. Интересно все-таки, что это за штуковина. Виски называется? Или кларет, или как его там еще?
– Портвейн. Вам, наверно, не понравится.
– Отчего же. Я думаю, может, и понравится.
И уже минуту спустя я мог положа руку на сердце объявить, что мне действительно понравилось. Это был отличный старый портвейн, ядреный и насыщенный, и вопреки голосу здравого рассудка, напоминавшему, что его следует пить маленькими глотками, я разом опрокинул всю заздравную чашу.
– Уф-ф, хорош, – произнес я.
– Да, считается, что неплохая марка. Еще?
– Благодарю.
– Я тоже выпью еще стаканчик. Бывает пора, когда человеку необходимо подкрепиться, как я убедился на собственном опыте. «Для наших душ настали дни суровых испытаний». Знаете такое выражение?
– Нет, это что-то новенькое. Сами сочинили?
– Слышал где-то.
– Сказано в самую точку.
– По-моему тоже. Еще?
– Благодарю.
– И я к вам присоединюсь. Сказать вам одну вещь?
– Валяйте.
Я дружественно подставил ухо. Три кубка славного напитка исполнили меня добрым расположением к хозяину дома. Не помню, чтобы я когда-нибудь раньше с первой встречи проникался к кому-нибудь такой симпатией. И поэтому, коль скоро ему пришла охота поделиться со мной своими заботами, – пожалуйста, я готов слушать, как хороший бармен давнего ценного клиента.
– Я потому упомянул «дни для наших душ суровых испытаний», что как раз с такими днями я сам сейчас столкнулся. Моя душа охвачена терзаниями, знаете ли. Еще портвейна?
– Благодарю. Оказывается, это хитрая штука, начнешь пить – и входишь во вкус. Так почему же твоя душа охвачена терзаниями, Эсмонд? Ты не возражаешь, чтобы я звал тебя Эсмондом?
– Мне самому так даже больше нравится. А я давай буду звать тебя Гасси.
Такое неожиданное предложение, естественно, поразило меня самым неприятным образом, так как, на мой вкус, из всех мыслимых имен хуже Гасси нет. Но я тут же спохватился и сообразил, что в роли, за которую я взялся, приходится испытывать, наряду с радостями, также и огорчения. Мы осушили стаканы, и Эсмонд Хаддок наполнил их снова. Королевское гостеприимство, я бы сказал.
– Эсмонд, – говорю, – я бы сказал, что ты по-королевски гостеприимный хозяин.
– Спасибо, Гасси, – отвечает он. – А ты по-королевски любезный гость. Но ты спрашиваешь, почему моя душа охвачена терзаниями? Я тебе отвечу, Гасси. Только сначала я должен сказать, что мне нравится твое лицо.
На это я заметил, что и мне его лицо тоже нравится.
– У тебя лицо честного человека, – продолжал он развивать свою мысль.
Я сказал, что у него тоже.
– Я с первого же взгляда понял, что такому лицу можно доверять. То есть ты внушаешь мне доверие.
– Ну, ясно.
– А то бы, в противном случае, я бы тебе нипочем не доверился, если ты меня понимаешь. Дело в том, что сказанное мною тебе не должно пойти дальше, Гасси.
–Ни на полшага, Эсмонд.
– Так вот. Причина, по которой моя душа охвачена терзаниями, состоит в том, что я всеми фибрами моего существа люблю одну девушку, а она дала мне отставку. У любого душу охватят терзания, разве нет?
– Еще бы.
– Ее имя… Но, разумеется, называть имена я не буду.
– Конечно.
– Это не по-джентльменски.
– Ясное дело.
– Просто скажу, что ее зовут Кора Перебрайт, Кора Таратора, как называют ее близкие. Ты, естественно, с ней не знаком. Помню, когда я упомянул, что ты приедешь сюда, она сказала, ссылаясь на общих знакомых, что ты – первостатейный обормот и, в сущности, псих ненормальный, хотя сама она тебя никогда в глаза не видала. Ты, правда, можешь знать ее по фильмам. В кино она известна под именем Коры Старр. Видел ее?
– А как же.
– Ангел во образе человека, ты не находишь?
– Без сомнения.
– Вот и я так думаю, Гасси. Я влюбился в нее задолго до того, как мы познакомились. Я часто ходил на фильмы с ее участием. И когда старик Перебрайт сказал как-то, что к нему приезжает племянница и будет вести его дом и что она из Голливуда, я спросил: «Вот как? Кто же это?» – а он ответил: «Кора Старр», – я едва на ногах устоял, Гасси, поверь.
– Верю, Эсмонд, конечно, верю. Продолжай же. Ты меня страшно заинтриговал.
– Вскоре она приехала. Старик Перебрайт нас познакомил. Взоры наши встретились.
– Ну, ясно.
– И не прошло и двух дней, как мы переговорили и пришли к общему мнению, что мы – родные души.