— Прямо как на допросе, — вмешался Степка, а дед на него сердито шикнул.
— Почти, — согласился Димон. — Девушка, говорю, ваша мама. Верно? А студент — ее брат? «Да, — ответила Мари, — это Дмитрий Воронцов. В ту пору он учился в Московском университете. Вы его не узнали?» Я еще раз объяснил Мари, что деда видел только старым и уже после лагерей. Он тогда не был похож на этого молодого человека. Мари была явно разочарована, хотя и старалась этого не показать. Она позвонила в колокольчик, (как в прошлом веке, подумал тогда я), и появился все тот же важный господин, что встретил меня в парадном. Он вкатил в комнату столик с кофейником и чашками и пузатой бутылкой коньяка. «Плохая я хозяйка, — засмеялась Мари. — Пригласила вас на кофе, а сама заставляю смотреть семейные фотографии». — Мари налила мне коньяк и сказала, что я должен обязательно его попробовать. Сама же пила кофе со сливками. Коньяк действительно был великолепным, ничего похожего я раньше не пробовал. Кстати, сейчас вы пьете именно его, — уточнил Димка.
Дед с уважением посмотрел на свою рюмку, сделал небольшой глоток и с удовлетворением наклонил голову:
— Да, действительно, коньяк замечательный, но ты продолжай, продолжай.
— Продолжаю. Мари сказала, что когда она увидела меня на кладбище, то была поражена моим внешним сходством с братом ее покойной матери. А когда узнала, что меня зовут Дмитрий Воронцов, то просто была потрясена и подумала, что, возможно, я могу оказаться ее родственником.
Я смотрела на Димку и не находила никакого сходства с дедом Митей. Димка — светловолосый атлет, косая сажень в плечах. А деда Митю я помню сухоньким, совершенно лысым, с кустистыми бровями, из-под которых глаз почти не было видно. Ничего общего.
— Ее мама, как сказала Мари, — продолжал Димка, — всю жизнь мечтала найти своего брата, а если его уже нет в живых, то хотя бы кого-нибудь из его потомков. Отец Мари, Виктор Дюрье, делал запросы в разные инстанции, но безрезультатно.
— Значит, так делал, — встряла я. — Больно нужны ему были бедные родственники из России.
Все со мной согласились и осудили вероломного Дюрье.
— Еще Мари сказала, что детей у нее нет, а родственники со стороны ее покойного мужа только и ждут, когда придет время делить ее наследство. В общем, жаловалась пожилая дама на старость и одиночество.
— Вот уж точно, у кого щи не густы, а у кого жемчуг мелок, — опять не удержалась я от комментариев.
— Между прочим, старость и одиночество случаются и у богатых людей, — устыдил меня отец. Но я с ним не согласилась.
— Марьяшка, ты чего взъелась на мою тетю? — рассмеялся Димыч. —Что ты против нее имеешь?
Я заерзала на диване и решила в дальнейшем попридержать язык, но не удержалась и спросила:
— Так ты считаешь, что это действительно твоя тетя?
— Это, что называется, не доказано, — ответил Димка, — но слушайте дальше. Теперь самое интересное.
Мы все превратились в слух.
— Я спросил у Мари, в общем-то просто так, чтобы разговор поддержать, не осталось ли у нее от покойной матери чего-нибудь памятного о России, кроме той фотографии, где Катенька Воронцова стоит вместе с братом, ну и последнего письма от него. Мари вышла в другую комнату и через несколько минут вернулась с маленькой бархатной коробочкой. Она щелкнула замочком, и я увидел на черном бархате сережку с темно-красным рубином, окруженным бриллиантами. Очевидно, челюсть у меня отвисла, потому что Мари, узрев мою реакцию, с гордостью сказала: «Да, вещь действительно редкой красоты». А я, похватав немного ртом воздух, но не сумев ничего сказать, залпом выпил свой коньяк. А дальше я выпалил, что у моей мамы была точно такая же сережка, ей ее дед Дмитрий подарил, и она носила ее на цепочке, как кулон. Тут Мари слегка оцепенела, потом налила себе коньяку и тоже залпом выпила. Некоторое время мы сидели и смотрели друг на друга. «Так, выходит, вы мой племянник?» — спросила Мари. Я не знал, что ответить. «Это были серьги Марии Ильиничны Воронцовой, — сказала она. — Когда моя мама уезжала из России, она отдала одну сережку брату как память о родителях. Если у вас есть вторая сережка, то, значит, мы с вами родственники. Не представляете, как я рада»… А уж как я рад, — засмеялся Димка.