— Дядя Дима, ты теперь в Париже будешь жить? — с каким-то детским восторгом спросил Степка.
Димка удивленно поднял брови:
— С чего бы это?
— Ну, раз у тебя тетя в Париже.
Я рассмеялась:
— Степашечка, у тебя тетя в Киеве, однако же ты там не живешь.
— Сравнила тоже.
— Нет у меня никаких доказательств того, что я внук Воронцова Дмитрия Алексеевича. Вернее, именно того Воронцова, который являлся родным братом матери Мари Бессьер. Что-то я, кажется, заговорился, — сказал Димка.
— Нет-нет, все понятно, — сказал дед. — Но как же нет доказательств? А сережка?
— Вот тут-то и закавыка. — Димка встал и подошел к окну. — Я все перерыл дома: все шкафы, комоды, тумбочки, шкатулки, коробки. Нет сережки. Есть фотографии, где у мамы па шее висит кулон, переделанный из серьги, а самого кулона нет.
— А фотографии у тебя с собой? — поинтересовалась я.
Димка кивнул.
— Покажи.
Он принес конверт с фотографиями, и мы стали внимательно их рассматривать.
— Да, я помню этот кулон. Тетя Надя всегда надевала его по праздникам. Куды же он мог подеваться?
И тут меня осенила нехорошая догадка.
— Посмотрите, — сказала я. — Все фотографии старые. Они были сделаны еще до пожара. Откуда у тебя эти фотографии? — обратилась я к Димке.
— Дома нашел. А что?
— Тогда же практически все сгорело.
— Эти фотографии мне тетя Наташа дала. В нашей-то квартире тогда действительно ничего не уцелело.
Все уставились на снимки.
— Да, действительно, — согласился отец. — Вот здесь, — он ткнул в одну фотографию, — мебель, видите, какая? Я помню, как Колька хвастался, что ордер на приобретение гарнитура получил. Раньше — не то, что сейчас: захотел, пошел, купил, если деньги есть. На мебель записывались за полгода, ходили по ночам регулярно отмечаться. Если заболел, не пришел, не отметился — твои проблемы, из очереди выбываешь, хоть ты три месяца кряду отмечался. Книги тоже распределялись по предприятиям и организациям. На машину по нескольку лет стояли в очереди...
— Дед, не отвлекайся, — сказал Степан, — сейчас не об этом речь.
— Ну да, — согласился отец. — Так вот, я очень хорошо помню этот гостиный гарнитур, поскольку сам таскал кресла и шкафы. А потом мы еще обмывали мебель, чтобы сносу ей не было. Так вот это было до пожара. Точно до пожара.
Я помню тот страшный год, когда у Воронцовых сгорела квартира. Пожар начался у соседей снизу и по деревянным перекрытиям мгновенно распространился на верхние этажи. Много квартир тогда выгорело полностью. Тетя Надя с дедушкой Митей успели спастись, а дядя Коля, Димкин отец, погиб. Он выносил из горящей квартиры парализованного соседа, когда на них упала балка перекрытия. Димка тогда был в пионерском лагере, а я хорошо помню, как мама привезла тетю Надю и деда Митю к нам на дачу. Они были перемазаны сажей, и от них сильно пахло гарью. Потом они почти год жили у нас на даче, пока их квартиру не отремонтировали. Осенью, правда, Димка переехал в нашу московскую квартиру, он тогда еще в школе учился. А когда дедушка Митя сильно заболел, отец перевез в Москву и тетю Надю со стариком. К нам тогда «скорая помощь» приезжала чуть ли не каждый день. Потом дедушка Митя умер. Жуткий был год. Тетя Надя от горя вся почернела. Волосы у нее стали совсем белыми. А еще через год тетю Надю сбила машина. С тех пор Димка стал членом нашей семьи.
Я взглянула на Димку. Он стоял у раскрытого окна и смотрел в темноту. На лице были боль, страдание и злость на судьбу, которая в один год отняла у него всю семью. Димка одним глотком допил свой коньяк и, взяв пачку сигарет, вышел на террасу.
Степка с Сережкой все еще рассматривали фотографии, а отец, судя по его лицу, углубился в воспоминания.
— Может быть, кулон сгорел во время пожара? — спросила я его.
Дед очнулся от своих мыслей и взглянул на меня.
— Что?
— Я говорю, может быть, кулон тоже сгорел?
Отец подумал немного и сказал, что про кулон он, в сущности, вообще ничего не знает. Мне же тогда было лет девять, и я мало обращала внимания на жизнь взрослых. Да и прошло с тех пор тридцать лет.