— Пап, а ты попробуй вспомнить тот день, когда привез тетю Надю с дедом Митей сюда на дачу. Были у них с собой какие-нибудь вещи?
Отец стал вспоминать, даже глаза закрыл:
— Помню, в тот день, — начал он, — у меня были лекции в институте. За Надей и Дмитрием Алексеевичем приехала с дачи Наташа. Когда я вернулся с работы, от деда Мити только что уехала «скорая». Он был очень плох. Надя лежала почти без сознания. Наташа хлопотала возле них, о пожаре не говорили. Ночью пришлось опять вызывать неотложку. К утру состояние Дмитрия Алексеевича несколько улучшилось, но, по правде сказать, с того дня он начал угасать на глазах. Вот, собственно, и все. Больше ничего не помню, — закончил отец.
— Здесь очень помог бы метод Хозе Сильва, — встрял Серега.
Мы с интересом уставились на него.
— Это что ж такое? — спросил отец.
— Нужно постараться вспомнить события того дня в хронологическом порядке: по часам или по шагам, что ли, — начал объяснять Сергей. — Представьте в своем воображении картину, как вы подъехали к дому. Вспомните, на чем приехали, как вошли в дом, кого первого увидели, что у кого было в руках...
— У деда Мити в руках была толстенная книга, — выпалила я и сама удивилась, до чего же эффективным оказался Сильвин метод. — Я еще тогда подумала, какой же дедушка смешной, книгу из огня спас, лучше бы телевизор вынес.
— А может, это была Библия? — предположил Степан.
— Вряд ли, — усомнился дед. — Чтобы в доме офицера Советской Армии была Библия?..
С террасы вернулся Димка и с интересом слушал наш разговор.
— Но если это была не Библия, то что же это была за книга, которую нужно спасать в первую очередь? — спросил он.
Отец посмотрел на него сочувственно и осторожно начал:
— Ты знаешь, Дима, с возрастом люди порой сильно меняются...
— Вы хотите сказать, что дедушка впал в маразм?
— Нет, я этого не хотел сказать, но в экстремальных ситуациях люди ведут себя подчас совершенно неадекватно.
— Это точно, вместо того, чтобы хватать шкатулку с драгоценностями, порой выносят из огня старый стул, — поддакнула я и застыла с открытым ртом.
— Ты чего, мам? — с испугом спросил Степан.
— Драгоценности...
— Что драгоценности? — подался ко мне Димка.
— Были драгоценности.
— Ты-то откуда знаешь? — удивился отец. — Ты же маленькая была.
— Однажды вечером я слышала, как тетя Надя с мамой ругались. Они думали, что я сплю, а я все слышала.
— Что ты выдумываешь? — не поверил отец. — Они были лучшими подругами.
— Мама говорила тете Наде: «Как тебе нестыдно? Как ты можешь так меня оскорблять?» А тетя Надя в ответ: «Я прошу тебя, возьми эти украшения, ну, хотя бы на время. Потом я отдам тебе деньги». А мама ей: «Ты совсем с ума сошла! Что же, если бы я оказалась в такой ситуации, ты выгнала бы меня на улицу или брала бы плату?» Потом тетя Надя заплакала, потом они вместе плакали.
— Так, нужно звонить Наташе, — засуетился дед. — Где телефон?
— Четвертый час ночи, — напомнила я.
— Да, — выглянул в окно Степка, — светает... Ой, смотрите, — вдруг закричал он, — через забор кто-то лезет.
Все кинулись к окнам.
— Где?
— Вон с той стороны, — показал Степка. — От нас к генералу полез.
Все, не сговариваясь, рванули в сад. За забором заливался лаем соседский кобель Маклауд. Димка и мальчишки в момент перемахнули через двухметровую преграду и, судя по всему, тут же были встречены свирепым ризеншнауцером. Теперь, правда, пес молчал, поскольку пасть у него, очевидно, была занята. Орали наши мужчины, отбиваясь от собаки. Вдруг в ночи прогремел зычный голос генерала:
— Фу, Мак! Стоять, стрелять буду!
Последние слова адресовались, вероятно, не собаке, а ночным нарушителям спокойствия. Однако пес внял разуму и агрессивные действия прекратил, и далее последовали объяснения Димки с разбуженным генералом.
Спросонок Степан Евсеевич никак не мог понять, зачем соседи забрались на его территорию. К счастью, Маклауд оказался псом неглупым и не покусал знакомых людей, а только изорвал им одежду для порядка.
Утром, а точнее, ближе к обеду меня разбудил стук в дверь.
— Эй, ты, сонная тетеря, открывай-ка быстро двери! — Димон цитировал нетленного «Конька-горбунка». — Ну, давай открывай, не притворяйся, что спишь.
Я обиделась, что мой сон прервали, и решила из вредности не отвечать.
— Эй, Марьяша, — Димка отчего-то встревожился, — ты спишь, что ли? Ты в порядке? Отвечай, или я вынужден буду высадить дверь.
«Ничего себе заявы...» Я продолжала лежать. С утра меня лучше вообще не трогать. Я утром нехорошая. Пока кофе не выпью — не человек. Однако никто из близких родственников меня, очевидно, не боится, и эту мою особенность все просто игнорируют. Димка по-прежнему надрывался за дверью: