Александра пересекла проспект по подземному переходу, свернула в Борисоглебский («Как же он раньше-то назывался?») и пошла бродить по переулочкам. Вот они, родные, — Скатертный, Хлебный, Мерзляковский. Сколько здесь хожено было…
Чистыми, светлыми дворами пошла дальше. Минут через двадцать оказалась у Патриарших прудов. Вот здесь была настоящая Москва.
Потом по Тверской она спустилась к Главпочтамту. Еще раз убедилась, что ее прошлое снесено с лица земли вместе с безликим «Интуристом». Свернула к «Националю». Заходить не стала. Через стекло посмотрела на столик, за которым почти двадцать лет назад они с Кристианом ужинали. У Библиотеки нырнула в переход и через пять минут оказалась в Александровском саду. Всё. Круг замкнулся.
Для чего, собственно, приехала она в этот город? Не для того же, в самом деле, чтобы взглядом инспектора оценить произошедшие перемены. Нет. Просто оставалась какая-то открытая форточка в душе. Сквозняк какой-то. Какой-то давний, не до конца изжитый страх.
Теперь Александра чувствовала, что счеты сведены. Примирение состоялось. Точнее, состоялась ее победа над собой, над обстоятельствами. Над памятью.
Можно было возвращаться.
Прошло два месяца.
Алька сидела в аэропорту «Шереметьево». Ее нехитрый багаж был сдан. С собой осталась только сумочка. В нее-то Алька и вцепилась побелевшими пальцами, ожидая приглашения на посадку. Она боялась. Она до сих пор не верила, что свободна. Что она жена гражданина Франции и летит к своему мужу.
Кристиан вылетел на две недели раньше, когда закончилась его виза. Он умолял осунувшуюся от пережитых волнений Альку не беспокоиться ни о чем. Говорил, что они все сделали правильно, все мыслимые и немыслимые документы оформлены и никто не посмеет ее задержать.
Тогда, в последний августовский понедельник, проведя бессонную ночь в разговорах, они вместе пришли к зданию на площади Дзержинского. Обогнули его, прежде чем нашли нужный подъезд. Никакой Светы здесь, конечно, и в помине не было. Видимо, Игорь успел предупредить ее.
Войти внутрь Алька Кристиану ни за что не разрешила. Он остался стоять у входа. Предупредил, что, если через час она не выйдет, он поднимет тревогу, обратится во французское посольство, в МИД, и вообще, сейчас не тридцать седьмой год, нечего запугивать людей… Теперь уже Алька его успокаивала.
Выслушав Альку, Александр Степанович сдвинул брови, словно чего-то недопонял.
— Деточка, но ведь позавчера никакого французского жениха не было.
Алька подняла на него прозрачные честные глаза.
— Александр Степанович, вас просто неверно информировали насчет меня. Вышло недоразумение.
— Это не та организация. Здесь недоразумений не бывает.
— И тем не менее. — В ее голосе прозвучал металл. Алька решила, что будет твердо держаться до конца. — Я беременна. Могу принести справку. Жених ждет меня внизу.
— А что же, тебе на родине не нравится? Думаешь, там все медом намазано? Так легко бросаешь родину? Подумай хорошо, дочка!
— Мне все нравится. Я знаю, что там не все медом намазано. И родину я люблю. Но своего жениха я тоже очень люблю, и я беременна. А это для меня очень важно, я подумала.
В таком ключе, по кругу, но с разными модуляциями, разговор продолжался около часа. Алька стала опасаться, что Кристиан больше не выдержит и поднимет шум. Надо было сворачивать эту сказку про белого бычка.
Она закатила глаза, тихо охнула и стала медленно сползать со стула. Александр Степанович всплеснул короткими ручками и крикнул секретаря. Вдвоем они водрузили Альку на место, секретарь принес воды.
Мутным взором Алька обвела помещение:
— Где я? — Голос ее звучал убедительно слабо.
— Не волнуйтесь, Алечка. Вас проводят. Но мы еще непременно с вами увидимся. — Хитрые глаза Александра Степановича излучали сочувствие. — Я рассчитываю на взаимопонимание. — И он распахнул перед Алькой дверь в приемную.
Она пулей вылетела на свет божий, схватила Кристиана за руку, и они почти побежали мимо Политехнического в сторону Китай-города. Им хотелось затеряться, спрятаться, чтобы их не нашли, не разрушили их планы, им хотелось, чтобы никто не помешал им обдурить Систему.
О любви не было сказано ни слова ни Кристианом, ни Алькой. Они просто вели себя как два сообщника, два альпиниста, идущих в одной связке.
Наверное, Кристиан был не только добрым малым, но и настоящим романтиком. Соотечественник Дюма-отца и Дюма-сына, он одновременно и следовал некоему мушкетерскому кодексу чести, и спасал женщину хоть и не до конца, но в определенном смысле все-таки павшую. То есть был д’Артаньяном и Альфредом в одном лице.