И вот теперь, видно, запас прочности вышел. Но зато оказалось, что в сорок с хвостиком жизнь не кончена, что все самое настоящее только начинается и у этого «настоящего» есть чудесное имя, напоминающее о подвигах и великих завоеваниях, — Александра. Алекс. Аля.
Первый совместный Новый год они встречали в новом доме в предместье Лондона. Алька только вечером прилетела из Парижа. В доме было шаром покати, да, в общем, и привез ее сюда Ричард, чтобы просто показать стены. Стены их первого общего жилья.
Алька огляделась и сказала, что ни в какую гостиницу отсюда не поедет. Они сидели на кухне, горели свечи, в пластиковых стаканчиках выдыхалось шампанское, и вместо телевизора было темное окно без занавесок. За окном шел снег, соседи из дома напротив всей гурьбой вывалились на улицу играть в снежки, и было в мире и в душе все хорошо и правильно.
Они включили отопление, бросили на ковер в гостиной свои куртки, поскольку мебели в доме не было, и легли, не раздеваясь. Они смотрели друг на друга в темноте глазами, в которых отражался свет уличных фонарей и снега, и Ричард гладил Альку по голове, как маленькую. Он чувствовал, что еще не все испытания позади.
И как в воду глядел.
Келли, молчавшая несколько месяцев, узнав, что Ричард купил дом, активизировалась. Дом — это было уже совсем серьезно. Но еще больше ее злило, что мужа у нее увела «какая-то русская». И поскольку манипуляции детьми не возымели действия, Келли пошла на таран.
В конце января секретарша вбежала в кабинет Ричарда с перекошенным от ужаса лицом: миссис Келли Стюарт в реанимационном отделении Паддингтонского госпиталя — суицид!
Через полчаса он был в госпитале. Возле кровати матери сидели сыновья. При виде Ричарда они даже не кивнули. Посмотрели и отвели глаза. Что делать. И это надо было пережить.
Спустя несколько часов пришел врач, повторно осмотрел Келли и сказал, что опасности для жизни нет. Ночью Келли открыла глаза и с удовлетворением отметила, что муж здесь. Она методично подсчитала, сколько надо выпить пилюль, чтобы не умереть.
Неделю после выписки жены из больницы Ричард провел дома. Он просил Альку не нервничать и ни в чем не сомневаться: их чувствам ничто не может помешать. Алька не могла жить одна в пустом новом доме без Ричарда и улетела в Париж.
Неделю Катя наблюдала, как Алька в тоске слоняется по квартире, вздрагивая от каждого телефонного звонка. Бог знает, что она пережила за то время, пока Ричард находился в семье. Но трубку, чтобы позвонить ему, не подняла ни разу. Она могла только ждать. Сейчас ей оставалось только это.
Когда спустя неделю раздался звонок и Ричард сказал, что вернулся в их дом, а там пусто и холодно, Алька сначала не знала, каким словам больше радоваться: «вернулся» или «их дом». На другой день она уже была в Лондоне.
Под сурдинку будней и фанфары праздников прошли пять лет. Алька жила с Ричардом в собственном доме в Ричмонде. Она ушла из «Фигаро», но заключила контракт как внештатный корреспондент с несколькими французскими и российскими информагентствами: компьютер давал возможность поддерживать связь с миром из любой точки планеты.
Катя первое время жила в Алькиной парижской квартире. Фактически она работала Алькиным секретарем, выполняя массу полезных поручений, за что Алька, несмотря на сопротивление подруги, исправно ей платила.
Как-то, забегая по Алькиным делам в Сорбонну на отделение славистики, Катя познакомилась с симпатичным и совсем не старым еще профессором, поклонником Достоевского и Блока. Они стали встречаться. Семь лет назад Пьер похоронил жену, взрослая дочь вышла замуж и поселилась с мужем, гражданским моряком, на севере Франции, в Дувре.
Два одиноких человека, обретя друг друга, точно родились заново. Катя оставила свое захолустное жилье и перебралась в просторную светлую квартиру Пьера на площади Эдмона Ростана.
Балкон на пятом этаже старого, османовского дома буквально парил над садом и Люксембургским дворцом, и Алька, навестившая подругу во время очередного наезда в Париж, даже тихонько заскулила, выйдя на балкон, — так хорош был открывшийся вид с глянцево блестевшей листвой деревьев, солнечными бликами на воде и легким, точно парящим, дворцом.
Но всерьез завидовать Алька никогда не умела, а тем более смешно было бы завидовать подруге по случаю вида из окна. Нельзя сказать, что Лондон потеснил в ее душе чувства к Парижу. Она полюбила этот город совсем за другое: за чувство защищенности, прочности, которым была проникнута вся его атмосфера.