Дама оказалась, к Бориному счастью, на месте, и под искомой формулировкой о выезде через "Шереметьево-2" Боря, воспользовавшись ее машинкой, подпечатал: "или через Брест". Машинописный шрифт несколько разнился, но... Боря уповал на ангела-хранителя.
Расцеловав подругу и обещая ей обязательно звякнуть не следующей недельке с целью свидания, Боря ринулся в поджидавшее его около подъезда такси, не забыв, правда, переговорить из телефона-автомата, находившегося в подъезде, с дружком Мишей Авериным, у кого держал все свои ценности, ибо супружницам доверия не было. Наказал Мише ценности хранить.
А через несколько часов Борис Клейн предъявлял пограничному стражу в городе Бресте свою замечательную визу.
Страж недоуменно разглядывал документ, впервые, видимо, встречаясь с отраженной в нем формулировкой выезда; порывался звонить начальству, совершая незаконченные телодвижения в сторону аппарата связи, но Боря попросту деморализовывал его наглыми выкриками с хамской, заметим, интонацией. Мол, и тут бюрократия... что, виз не видел, служивый? Или там роман детективный напечатан?
На остаток денег был Борей уже приобретен дефицитный железнодорожный билет "Брест - Вена", и все имущество беглеца ныне состояло из авоськи, широкой души и стремительно седеющих волос.
- Проходите, - процедил пограничник со злобой.
Свершилось! Боря оказался за границей, пока, правда, в сотрудничающей с советскими органами правопорядка Польше.
Когда же поезд пересек границу СССР с Чехословакией, Боря, трясшийся от страха и вагонных вибраций на верхней полке, всерьез раздумывал: а может, спрыгнуть? Может, на следующей границе с демократической Австрией его снимут с этого чудного рейса? Ведь кто знает этих чехов... А так - спрыгнул и - по лесам и пашням... Бегать Боря умеет, никакая овчарка не догонит.
Однако оборвал Боря безумные мысли, закусил подушку крепкими зубами и вновь доверился ангелу-хранителю. И правильно сделал, ибо вскоре гулял уже по прелестной Вене с товарищами по общему счастью эмиграции.
Большая удача сопровождалась удачами малыми: в частности, удалось Боре наткнуться в столице расчетливого капиталистического государства на бесплатный, а вернее, дефектный уличный телефонный аппарат, из которого позвонил в столицу покинутого отечества подлой предательнице Галине.
- Боря? - послышалось испуганное. - Где ты?
- В Орехово-Кокосово*, - сказал Боря.
----------------------------------------------
* Имеется в виду район Москвы Орехово-Борисово.
- Такое ощущение, будто ты тут, в Сокольниках, - сказала Галина. - Надо же, как хорошо слышно.
- Тут, в Орехово, импортная АТС, - поведал Боря.
- Борис, - начала Галина раскаянно, - нам надо поговорить. Что случилось, то случилось, но я была у следователя, он хороший мужик...
- И щедрый, - заметил Боря. - Целых двенадцать лет мне подарит.
- Нет... От силы - восемь... И еще он сказал: ты скрываешься, а это бессмысленно...
- Ты когда болеешь, к врачу идешь? - спросил Боря. - А я, когда меня ищут, бегаю... Тут тоже своя логика.
- Но если придешь с повинной, вообще могут дать пять...
- Сильная перспектива, - согласился Борис, а дальше продолжил, надеясь на запись разговора и последующее прослушивание: - А может, твоему начальнику ГАИ денег дать? У него связи большие, договорится. Я ведь ему, удаву, через тебя ну... сорок тысяч за все про все точно отдал... А за "Волгу" последнюю - ту, серую - так ведь только за нее трешник... Неужели добра не помнит человек, откажет?
- Да он сейчас сам дрожит, - вяло отвечала подруга, поддаваясь на провокацию. - Самому бы живу остаться...
Борис развивал диалог в надлежащем ключе, млея от предвкушения мести.
В итоге назначили встречу у следователя через день, в десять часов утра.
Разговор, следует заметить, Боря провел впустую. Что случилось с Галей в дальнейшем, было ему неизвестно, однако беседу их если и записали, то явно не прослушали, ибо минул год, а Борю все еще искали милицейские власти по просторам Союза...
В назначенные же десять часов утра Боря действительно стоял навытяжку перед официальным лицом - консулом посольства США в Италии. Рассказывал Боря консулу о своей невесте, проживающей в Нью-Йорке вместе с его малолетней дочерью, о своем математическом образовании, безусловной своей полезности для Америки...
Консул, глядя на спортивный костюм Бориса, несвежую тенниску, спросил как бы между прочим:
- А... какое везете с собой имущество?
- Вот. - Боря предъявил авоську, где находилось спортивное бельишко и единственный мятый помидор.
- Да вы действительно... беженец! - сказал консул сочувственно.
- Еще какой! - подтвердил Боря. - Я бежал... от большевиков, как лань от кодлы пантер...
Итальянские каникулы вскоре минули, и старая столица мира, Рим, сменилась новой его столицей - Нью-Йорком, где началось для Бори новое летосчисление его непростого бытия.
МИХАИЛ АВЕРИН. КЛИЧКА "МОРДАШКА".
Утро для Миши Аверина издавна начиналось одинаково: звонил телефон, бесцеремонно врываясь в сон своей трелью, палец механически тянулся к стоящему на полу аппарату, нажимал кнопку, пикал сигнал, означающий включение громкой связи, и голосом, полным недовольства и страдания, Миша бурчал:
- Утро еще не наступило, а в стране дураков уже кипела работа... Ну?
Затем, часто после смешка, в динамике раздавался голос звонившего, и нес этот голос, как правило, ценную оперативно-коммерческую информацию, упустить которую Миша не мог.
- С привоза, - сообщал голос. - Дека "Иваси", с примочками, навороченная, лонг-плей, четыре башки, стерео, туда - семерку.
Сие означало, что только что из-за границы прибыл видеомагнитофон "JVC" - двухскоростной, с четырьмя головками, множеством вспомогательных систем управления и контроля, и непосредственный продавец просит за магнитофон семь тысяч рублей.
- А тебе?.. - спрашивал Миша посредника, не отверзая вежд.
- Ну... единичку кинешь - спасибо, - отвечали смиренно.
То бишь сто рублей за сделку.
- Неинтересно, - отзывался Миша, с неудовольствием чувствуя, что просыпается уже бесповоротно. - Никакого "коридора".
"Коридор" означает перспективу выгоды от последующей перепродажи.
- Да брось... Ты его за семь с полтиной спулишь - делать нечего... Цены какие - каждый день в гору!
Голос вещал правду: цены действительно росли, причем безудержно, хотя Мишу этот факт не смущал. Рост цен не влиял на прибыли Миши, профессионально занимавшегося спекуляцией импортной радиоаппаратурой. Более того - благодаря рыночному ажиотажу имелась возможность существенной наценки за товар, чей рыночный номинал возвращался к Мише, конечно же, неизменно.
Другое дело - взять товар ниже конъюнктурного номинала, это удача, счастье. В данном же случае лукавит Миша с перекупщиком: твердая цена магнитофону семь с половиной тысяч, но четыреста рублей наживы Мишу не устраивают, появилась у него привычка с каждой сделки урывать по крайности полтысячи, такова минимальная ставка.
- Подвинь клиента на сотню, - говорит Миша. - Сторгуешься!
- Не двигается! - лживо горюет голос.
Миша знает: не "единичка" - гонорар перекупщику, перекупщик берет аппарат тысяч за шесть с половиной, а Мише объявляет больше, у него те же интересы... И перекупщик знает, что сие Мише известно, но таковы правила игры, таков принцип, и дело вовсе не сотне, а в ритуале коммерческой пикировки, и часто ускользает из-за пикировки амбиций явная выгода, и жалко ее, ускользающую, но принцип все равно главнее, каким бы разорительным ни был. Уступить - значит сбить руку. А Миша суеверен.