— А вот и то, — говорю я. — Посмотри, мы все тут прожили по многу лет, а что мы едим? Посмотри, что у нac на столе чаще всего? Рыбка, колбаска, салатик «оливье». Пирожки всякие. Пельмени. Котлетки с картошечкой. Как любили мы это всё с детства, так и любим до сих пор.
— Я, например, суши больше люблю, чем котлеты, — говорит жена Вадима Надя.
— Это только потому, что котлеты ты готовить не yмеешь, — замечает её муж. — Ho не у всех же русских магазины под боком есть, как у тебя. Большинство в супермаркетах закупается, а потом всю неделю преспокойно это жуёт.
— Зачем же они тогда к нам на Брайтон за продуктами ездят? — спрашиваю я, но Вадим не успевает ответить.
— Все вообще из-за этой жрачки произошло, — говорит Алик и задумчиво отправляет в рот кусок буженины. — За кусок колбасы, получается, Родину продали. По «голосам» всяким нам наговорили, что на Западе колбасы этой двадцать восемь сортов, вот мы и ломанулись — где поглубже.
— Почему за кусок колбасы? Я, например, за суши Родину продала, — улыбается Надя своей вечно загадочной улыбкой. — Я суши больше люблю, чем колбасу.
— Тогда тебе надо было в Японию эмигрировать, — говорит Вадим и поворачивается к Алику. — А что плохого в жрачке? Что-то я не замечал, чтобы ты посты какие-нибудь соблюдал. Или вегетарианством увлёкся. Наворачиваешь тут… Естественно, кто хотел в Рашке с голоду подыхать? Кончилась жратва там, и свалили все, кто мог.
— А мне всё равно, что я ем, — говорит Алёна, которая одна среди нас без парочки. — «Кормить меня легко, любить — сплошное мучение». Это Хвост про меня написал. ещё в Питере. А однажды я две недели ничего не ела. Boобще ничего. У меня денег даже на метро не было, не то что на еду. И ничего — выжила. Похудела только здорово, но все утверждали, что мне это идёт.
— Вот вам и секрет всех диет, — опять улыбается Надя. — Меня одна американка давно пыталась научить: хочешь похудеть — не ешь. Всё очень просто.
— Их еду действительно лучше не есть, — говорит Алик. — Минздрав предупреждает: опасно для жизни.
— Вы дадите Лёше договорить или нет? — Мила выносит из кухни поднос с курицей и на мгновение застывает в дверном проёме.
— Да, Лёш, давай. Что ты хотел сказать? — говорит Татьяна, которая сидит рядом с Аленой, то есть прямо напротив меня. — Интересно ж всё-таки, что умный человек скажет.
— А я уже всё сказал, что хотел, — говорю я и опускаю глаза в тарелку. — Не хотят французы кускусом питаться. Хотят блины и булочки с изюмом — вот и голосуют за Ле Пена. А теперь они Сенегалу в футбол продули, и опять все удивляются. А что удивлятьсято? У них в национальной сборной французов и нет почти. Одни негры и арабы. Зачем им за Францию против своих бороться?
— Всего двадцать процентов за Ле Пена проголосовало. — Вадим порезал буженину на аккуратные кусочки и теперь методично отправляет их в рот один за другим, заедая все тем же «оливье», который сегодня у Милы действительно получился даже лучше обычного. — Двадцать процентов фашистов и маргиналов.
— Это каждый пятый — маргинал? — искренне удивляется Алик.
— Двадцать процентов электората, — говорю я, — то есть почти половина коренного населения.
— Французов то есть, — говорит Мила, уже приступившая к разрезанию курицы. — Молодец, Лёш. Здорово загнул.
— Да Лёша у нас известное дело — ума палата, — Татьяна смотрит на меня через стол и улыбается. — Палата представителей. Верхняя.
— Палата номер шесть, — говорит Алик. — Продали Родину за кусок колбасы, так хоть имейте смелость в этом признаться. He случайно ж в «Интернэшнл фуд» плакат «Жизнь удалась» над колбасным прилавком повесили.
— А буддисты считают, что кто кого ест, тот тем в следующем перерождении и будет. — Алёна достает из пачки сигарету, а Вадик, оторвавшись от бужепины, чиркает своей «зипповской» зажигалкой. — Вот мы сейчас буженину ели, значит, все потом реинкарнируемся в свиней.
— То есть по сути ничего не изменится, — говорит Алик.
— А мы сейчас эту буженинку курятиной разбавим и будем тогда полукурами-полусвинками, — говорит Вадим, которого Алёна так и заставляет до сих пор держать зажигалку перед её сигаретой. — Моя, например, таким хорошеньким поросёночком будет. Так и вижу её с пятачком и хвостиком, да ещё с крылышками цыплячьими.
Алёна наконец прикуривает.
— Мне Анна Андреевна рассказывала, что в блокаду они в Ленинграде кошек ели, — задумчиво говорит она.
В её личное знакомство с Ахматовой мало кто из нас верит, но мы уже привыкли и не обращаем внимания на то, что при сегодняшнем Алёнином сорокалетнем возрасте Анна Андреевна вряд ли могла что-нибудь ей рассказывать. А даже если и рассказывала, то Алёна тогда была грудным младенцем и все равно этих рассказов не запомнила бы. К тому же Ахматова вообще эвакуировалась в Ташкент, а Ташкент, как известно, город хлебный. Так что она там «Поэму без героя» сочиняла, а не кошатину ела.