Ф.С.: Это очень важно…
Ю.К.: Я перестала быть собой, я растворилась в букве — которая входила в состав слова или фразы, образованных другими телами, другими «я», другими буквами, — смешалась с праздничной толпой, ее песнями, ароматом пионов и роз… Люди вокруг перестали существовать, но это обретало смысл, грамматика записывала послание, я обладала свойствами этой надписи, которая была выше моего понимания и, кроме того, упорядочивала мир, также запечатленный в моем теле… «Правило, которое исцеляет от всех болезней» (написала Колетт, которую я открыла для себя позже), в том числе и от коммунизма…
Этот опыт переплетается с другими воспоминаниями, а, может, с нами. Я на берегу Черного моря, оно наступает, вот-вот унесет меня, я хватаю за руку отца, который не дает мне утонуть, — я навсегда запомнила это впервые испытанное мною чувство потери себя, момент, который пред шествует и определяет возникновение нового «тебя», нового «другого»… Затем сон меняется: я сжимаю в руке букву алфавита, ощупываю ее изгибы, завитки, буква успокаивает меня, я горда собой… Проснувшись, я подумала, что в этом сне использованы две реальные истории из моей жизни, чтобы загладить болезненные для меня незаметные грубость, оскорбления, а то и отказы, которые я должна была преодолеть. Например, мне не разрешили нести флаг школы в День славянской письменности, потому что мои родители не были коммунистами; по той же причине мне отказали в приеме в русский и английский лицеи; мне запретили получать высшее образование в области физики и астрономии в «закрытых наукоградах» Советского союза, предназначенных для советской номенклатуры… Я не стала оплакивать эти неудачи, я цеплялась за свой спасательный круг — филология, книги, любознательность… Утешение? Скорее, путь… Так же было и в Париже, в водоворотах личной жизни, профессиональных разочарованиях, телькелевских, университетских, психоаналитическо-фрейдовских и прочих перепалках… Этот сон часто повторяется.
Обладая этим основополагающим опытом, еще не будучи знакомой с «Внутренним опытом» Батая, который ты заставил меня прочитать в первые месяцы нашего знакомства, я составила свой интеллектуальный багаж, заимствуя понемногу у истории философии, позже — у Фрейда… Это наслоение снов и букв, едва различимое в мой семиотический период, вновь отчетливо проявилось в трудную минуту. Как и многие женщины, до принятия в 1975 году закона Вейль, я тяжело перенесла подпольный аборт, в результате которого оказалась в больнице. В моем чемоданчике лежала лишь зубная щетка и две книги Гегеля: «Феноменология духа» и «Наука логики». Я тешила себя рецидивами негативного, меня охватывала радость от мощи гегелевских концепций, в которых рассматривалась во всех деталях полифония опыта. Лишь много позже — когда нетерпение, гнев и равнодушие начали нападать на любовь как таковую, когда я была психоаналитиком и знала благодаря Фрейду, что нет лучшего способа спасти любовь, чем уложить ее на кушетку, не переставая при этом ее писать, — я вновь погрузилась в мифологию, платонизм и неоплатонизм, чтобы возвратиться к Гегелю и Хайдеггеру, и лучше понять перенос/контрперенос, которые нам оставил в наследство Фрейд. В итоге получилась книга «Истории любви» («Histoires d’amour»)[8]. Речь в ней идет только об опыте — Песни песней и Платона, Бодлера, Стендаля, Батая и… «Инопланетянина» Спилберга…
Ф.С.: Так-так…
Ю.К.: В Софии я прочитала статью «Гегелевское понятие опыта» Хайдеггера, только что опубликованную на французском языке — друг привез мне ее из Парижа. Как всем известно, речь идет о Введении к «Феноменологии духа» (1807), которая закладывает фундамент «науки об опыте сознания», впоследствии ставшей феноменологией. Хайдеггер комментирует и развивает гегелевское понятие науки как движения, которое само себя схватывает, само себя отпускает, останавливаясь на возникновении нового предмета на этом пути; на «устремленности к», «ведения, которое доводит до…». Главный момент опыта: «новый предмет» не есть вот этот предмет, например, этот друг, который находится напротив меня в этой комнате; когда я смотрю на него, «новый друг» возникает для моего сознания — это возникновение является опытом. Он предполагает, что я утрачу преставления об этом друге, которые имелись у моих чувств и моего сознания ранее, до того, как я встретила его этим вечером. Здесь я вижу перед собой ректора университета Венсана Берже и мою подругу Бернадетт Брику — при невнимательном взгляде они покажутся безличными фигурами, абстрактными фотографиями. Если же мой взгляд — это взгляд опыта, я увижу в них — к примеру — тех из моих друзей, кто присутствовал рядом со мной в другие важные моменты моей жизни: болгарских друзей, друзей из «Тель Кель», нью-йоркских друзей; в этом случае я запечатлеваю их в сложной памяти моего аффективного опыта — я задаю им вопросы — я соглашаюсь — яс ними спорю… Если я практикую фрейдо-лакановский психоанализ, в это новое восприятие моих друзей я могу включить не только любовь, но и бессознательную любоненависть (это неизбежно, но Бернадетт и Венсан справляются с этим лучше, чем многие другие). Они возникают в моем сознании видоизмененными, в конкретный момент конкретной встречи, когда я теряю некоторые грани их самих и меня самой, чтобы появилось новое восприятие их инаковости и моей идентичности. Гегель, к которому обратился Хайдеггер, прекрасно сказал об этом: в опыте присутствует «абсолютная Великая пятница». Имеется в виду: выражение «Бог умер» может означать что угодно, за исключением того, что Бога нет. Тонкость рассуждения: даже будучи мертвым, Бог не исчезает, а может начать все сначала. То же относится и к сознанию как опыту: оно исчезает, чтобы начаться снова; гибель и возрождение; до тех пор, пока сознание является опытом, оно живет; жизнь сознания осуществляется посредством конструкции-деконструкции единства-тождества, будь то единство-тождество сознания, субъекта или объекта. Непрерывное возрождение.