– Честно говоря, мне тоскливо одному. И если вы не против того, чтобы кушать в моей спальне, то, конечно, давайте обедать и ужинать вдвоем.
– С радостью! – воскликнула Сэмела. – Я надену лучшее платье, чтобы вы не чувствовали себя больным.
– Сейчас на вас тоже очень славное платье, – сказал герцог, сообразив, что был невнимательным, не обратив внимание на ее одежду.
Это был наряд из белого шелка, в котором она выглядела совсем юной и еще больше походила на ангелочка, что соответствовало возникшему у него образу.
Было заметно, что платье сшито у очень дорогой модистки. Пышная юбка и узкая талия подчеркивали изящество ее фигуры.
– Я обязательно расскажу вашей сестре, что вам понравились мои платья, – сказала Сэмела. – Она преподнесла их мне в качестве свадебного подарка.
Она увидела, как герцог удивленно поднял брови, и поспешно добавила:
– Может быть, вы удивитесь, что не папа купил мне приданое, но если бы это сделал он, то у меня было бы только одно платье и нам пришлось бы голодать целых две недели, чтобы расплатиться за него!
Она сопроводила эти слова короткой усмешкой, которую герцог также нашел весьма обаятельной, и уточнила:
– Если бы я явилась сюда в моей обычной одежде, то выглядела бы подобно нищенке, вышедшей замуж за короля. Это было бы, наверное, весьма экстравагантно, но вам бы, наверное, стало неловко.
– Да, это непременно вызвало бы много толков, – согласился герцог.
– Я уверена, что толков и сейчас было немало.
Наступило недолгое молчание. Затем, преодолев смущение, Сэмела спросила:
– А почему вы решили жениться именно на мне? Ведь любое семейство в стране было бы счастливо иметь в вашем лице… своего зятя?
Герцог глубоко вздохнул, подумал, что этого вопроса следовало ожидать и ответ надо было заготовить заранее. Понимая, как важно для его юной жены то, что он сейчас произнесет, после секундной паузы он сказал:
– Я знал, каким уважением в нашей округе всегда пользовались ваши родители, и решил, что, поскольку наши земли примыкают друг к другу, было бы целесообразно скрепить отношения родственными узами.
Он заметил, что глаза Сэмелы засияли, и понял, что такой ответ пришелся ей по душе.
– Я задавала себе вопрос, не в этом ли причина, и рада, что оказалась права.
Она говорила так естественно и с такой искренностью, что герцог не мог не поверить ей. Потом Сэмела сказала:
– Сейчас придет ваш камердинер, чтобы подготовить вас ко сну, и я подумала: раз вам стало гораздо лучше, может быть, я буду ночевать в своей спальне?
Она заметила сомнение в глазах герцога и поспешно добавила:
– Я оставлю дверь в свою спальню открытой. Если вы захотите пить или почувствуете какое-то беспокойство ночью, вы сможете окликнуть меня или позвонить в колокольчик. Я сплю очень чутко и сразу приду к вам.
– Пожалуй, это разумно, – согласился Бакхерст. – Но я не буду тревожить вас, так как действительно чувствую себя много лучше и вполне могу сам позаботиться о себе.
– Но обещайте позвонить, если я понадоблюсь.
– Обещаю.
Она импульсивно протянула руку и коснулась его ладони.
– Спасибо вам за компанию, мы так чудесно провели сегодня время!
Наступило короткое молчание, а затем на ее щеках появились все те же очаровавшие его ямочки.
– Но я уверена, что вам гораздо интереснее было бы укрощать Рыжего Строптивца.
Он не успел ответить, как она уже выскользнула в соседнюю комнату, а в это время из коридора вошел Иейтс…
Когда камердинер ушел, герцог задумался о том, насколько Сэмела отличается от сложившегося у него образа будущей жены, как, впрочем, отличается и от всех других женщин, с которыми ему прежде приходилось сталкиваться.
Конечно, ему мало приходилось общаться со столь юными созданиями, но, тем не менее, его не покидала уверенность, что Сэмела – необыкновенная девушка.
Герцог решил, что сестры оказались на высоте, найдя ему такую невесту, которая окажется вполне достойной уготованной для нее роли герцогини Бакхерст, и, к своему удивлению, почувствовал уверенность в том, что она вовсе не станет ему докучать, чего он так опасался.
И в первый раз он задумался о том, что могут подумать люди, когда узнают, как он ушел с собственной свадьбы, чтобы проехаться на лошади, которая к тому же еще сбросила его, и весь этот бесславно прожитый день кончился для него потерей сознания.
Понимая, что его уход в столь торжественный якобы для него день со столь пышного приема вызвал разнообразные пересуды о его неприличном поведении, он почувствовал стыд за то, что позволил себе так потерять над собой контроль!
Он понимал: большинство людей скажут, что Бакхерст был, как всегда, в своем амплуа и не мог не выкинуть фортель даже на своей собственной свадьбе. А его друзья добавят, что даже не сомневались – он никогда не смирится с условностями!
Однако он полагал, что его поведение обязательно отразится на Сэмеле, и был убежден, что уж кто-кто, а баронесса непременно придет в буйный восторг, когда прочитает газетные репортажи о его свадьбе.
Она была слишком опытна, чтобы страдать из-за того, что он женится, или даже говорить об этом впрямую.
Но она хотела опутать его такими африканскими страстями, чтобы он не только скучал, когда они не были вместе, но и вернулся к ней по возможности быстрее.
Теперь это стало невозможным, и герцог размышлял, сочтет ли она, узнав о случившемся, что одержала победу над его молодой женой, или просто расстроится, что теперь им предстоит длительная разлука.
Потом он сказал себе: нельзя рассчитывать на то, что прошлые развлечения могут продолжаться до бесконечности.
Герцог прекрасно знал, как мимолетны бывают affaires de cover[7] и как быстро гаснет пламя страсти, оставляя за собой один лишь пепел.
Его связь с баронессой началась не по его инициативе, она сама преследовала его, но он искренне сожалел, что должен покинуть ее из-за свадьбы, которой не желал, и жены, которую заранее ненавидел.
Уезжая из Лондона, он был совершенно уверен, что баронесса привлекает его так, как ни одна другая женщина. Но теперь он уже в этом сомневался.
Он думал о том, что просто потерял с ней голову так же, как когда скандально ушел со своей свадьбы.
Бакхерст не сомневался, что сестры были в отчаянии, а многие гости определенно выразили возмущение его поведением.
Обыкновенно такие вещи ни на йоту не тревожили его, но теперь он думал о Сэмеле, такой молодой и идеалистичной; все это, конечно, должно было ранить ее.
Он понимал, что когда она говорила о нем как о рыцаре, описывая, что чувствовала тогда на стипль-чезе, то представляла его не столько реальным мужчиной, сколько идеалом, заполнявшим ее воображение и мечты.
«Мне следует вести себя предельно осторожно, чтобы не расстроить ее», – думал герцог перед сном.
А Сэмела лежала в своей спальне и смотрела на открытую дверь, которая вела в уставленную цветами маленькую гостиную, разделявшую ее с мужем.
Она оставила на тумбочке возле него одну свечу, потому вдалеке она видела золотое сияние и думала, что это напоминает свет звездочки, мерцающей в ночном небе.
Она также оставила с ним молитвенник – не только, чтобы охранить его, но и чтобы помочь ему быстрее встать на ноги и вновь стать таким, каким она впервые увидела его – сильным и энергичным, стремящимся к победе.
«Он – чудо, – говорила она себе, – и точно такой, каким я его себе представляла!»
И затем возносила небу благодарственную молитву за то, что удостоилась чести стать женой героя своей мечты.
«Благодарю тебя, Господи, благодарю, – шептала она. – Могла ли я думать и гадать, что, когда мы с папой были в таком отчаянном положении, ты предопределил, чтобы этот чудесный, необыкновенный, выдающийся человек пожелал взять меня себе в жены?»