Спокойно заканчиваю с едой и через небольшой сквер возвращаюсь в офис. Погода портится, превращаясь из отвратительной в мерзопакостную, тучи сгущаются, темно-серое пятно оседает над зданием, будто намекает, что в скором времени ожидается буря. Но я в подобные совпадения не верю, поэтому поднимаюсь на свой этаж, с каждым шагом чувствуя необъяснимую тяжесть в теле.
Дверь в кабинет Мирослава открыта — он всегда так делает, когда ждет меня, никогда не дергает с обеда (или позднего завтрака), дает спокойно поесть, а потом заваливает таким количеством задач, что и до ужина не разгрестись. Снимаю намокшее пальто, вешаю его на плечики. Поправляю волосы, осматриваю макияж в небольшое зеркальце на дверце шкафа, которое я сама же и повесила, испортив саморезом идеальное дерево.
— Ксения, зайдите ко мне, — слышу требовательное. Меняю сапоги на туфли и иду будто на казнь: все хочу повернуть назад, сбежать и позвонить Евсееву, чтобы не видеть пристального взгляда, прожигающего насквозь, и не робеть перед потоком вопросов, которые всегда вводят меня пусть и не в долгий, но ступор, потому что слова босса почти всегда звучат как обвинения.
— Что-то нужно распечатать или найти? — вкрадчиво спрашиваю. Евсеев восседает в кресле генерального, только вид у него совершенно нерадостный. Брови сведены к переносице, на лбу залегла складка, портящая мужественное лицо. Плечи напряжены, а рука выстукивает дробь ручкой по столу.
— Нет, смотри, — он кладет на край стола с моей стороны документ.
— Что это? — бегло пробегаюсь по бумаге взглядом. Суд, оспаривание договора дарения, признать ничтожной в связи с незаконностью соглашения. Чего? Взгляд наконец возвращается к имени. Это же… — Ваша сестра?..
— Там же все написано, — бросает раздраженно. Вот и яблоко раздора в крепкой семье Евсеевых. Мирослав опускает голову на сжатые на столе кулаки и обессиленно мычит. — Я только не понимаю, зачем ей это.
— Вы не звонили ей? — спрашиваю вкрадчиво. Босс подавлен, и теперь я отчетливо вижу, как его морально размазало. С предательством всегда тяжело справиться, а когда оно из семьи, то почти невозможно. Неосознанно тянусь рукой, чтобы утешить, пригладить волосы и просто по-человечески поддержать, но останавливаюсь на полпути и прячу ладонь за спину. Нельзя, он же начальник. «Но еще и человек», — эхом стучит сердце, которое я бесцеремонно затыкаю, отказываясь слушать.
— Говорит, что настроена выиграть дело, — бурчит сдавленно. Евсееву нужна пара секунд, чтобы прийти в себя. Он резко выпрямляется, оценивает меня, думая, насколько сильно раскис передо мной, и, убедившись, кивает согласно. — Позвал я вас не за тем, чтобы душу изливать. В общем, чтобы выиграть дело нужно слишком сильно стараться. И простым штампом уже не отделаешься, нужно будет доказать, что у нас настоящие чувства, а не просто прихоть деда и договорной брак. На это я не могу просить вас согласиться. В конце концов, процесс может затянуться на годы, так что…
— Вы откажетесь от компании? — не верю тому, что слышу. Он ведь был готов на все, чтобы сохранить собственное детище, которым успешно управляет.
— У меня не будет другого выбора. Но сейчас не обо мне. Точнее, не только обо мне, — снова не дает мне задавать вопросы. — Я обо всем договорился: завтра нас разведут. Я выплачу все, что должен был, и мы продолжим работать, как и раньше. Утром заеду за вами.
Слова дробью летят в грудь. Я ведь ждала развода. Очень сильно. Еще до того, как в паспорте появился штамп. А теперь не испытываю блаженной радости от того, что скоро перекочую в статус счастливых разведенок.
Глава 12. Ксюша
Два дня. Евсеев откладывает наш развод на чертовых два дня. Освобождает меня от работы, разрешает не приходить в офис, потому что сам вдруг улетает в какую-то внезапную командировку. И отчего-то мне кажется, что никуда он не поехал, а засел в квартире и придумал сотню выгодных выходов из ситуации. Либо просто напился, что еще хуже.
Указы начальства я не нарушаю, поэтому сижу дома, покусываю наманикюренный ноготь и жду, когда объявится Евсеев, чтобы мы вновь стали чужими людьми и пересекались исключительно по рабочим вопросам.
Ночью не могу уснуть от потока мыслей: в голове снова Евсеев, которого затягивает в болото семейных дрязг, даже отчетливо вижу протянувшуюся к горлу Мирослава ладонь Якова Игнатьевича. Просыпаюсь в холодном поту. Открываю глаза и тупо пялюсь в ночную темноту, переводя дыхание. В животе урчит, желудок требует еды, чтобы успокоить разыгравшуюся фантазию, поэтому под покровом тьмы крадусь на кухню, надеясь не разбудить Тему, который дрыхнет на диване в гостиной.