Слишком сильно к нему привязалась за то время, что мы отдыхали. Мирослав как-то внезапно поселился в моей жизни, и теперь, когда он далеко и ему плохо, я чувствую себя отвратительно. Пока я расслаблялась в ванне и старалась не думать о том, чем занят Евсеев, он сидел в отвратительно неудобном кресле, дышал хлоркой и нашатырем, которыми пропахли все больницы, и наверняка не знал, куда себя деть.
Все же Яков Игнатьевич при всей своей авторитарной натуре действительно любимый глава семьи, своеобразный нерушимый столп, и сейчас Мира заметно подкосило.
Выключаю плиту и оставляю попытки что-то приготовить до лучших времен. Думы о Мирославе сравнимы с помешательством, но я ничего не могу поделать. Если он влияет так на всех женщин, то понятно, почему бывшие от него не отстают: мне хватило одной совместной ночи, чтобы открыть сердце и позволить себе… Останавливаюсь, обрываю себя и гашу слабый огонек надежды. Не может этого быть, мы три года бок о бок работаем, и за это время не произошло ничего, ни одна искорка не вспыхнула, а теперь я веду себя как влюбленная идиотка: иду в его комнату и, мысленно посылая ему извинения, лезу в шкаф, откуда достаю чистые джинсы и водолазку.
А еще вызываю такси и наспех одеваюсь в спортивный костюм, наплевав на все правила приличия, потому что так быстрее и удобнее. Не могу оставить Мира в такой ситуации. И не должна. Он ведь сам сказал, что дальше будем мы. Теперь моя очередь пойти навстречу и с бешено стучащим сердцем показать, что Мирослав тоже для меня больше чем босс.
Такси едет долго, и я даже думаю, что зря решилась поехать, ведь Мир может молча заявиться в квартиру, потому что не обязан меня предупреждать. Верчу телефон в руках и прошу остановить у кофейни рядом с клиникой. Покупаю двойную порцию американо, которую прошу налить в термокружку, и на всех порах несусь в отделение.
Евсеева в коридоре, на который мне вежливо указала администратор, нет, как и его родственников. Неужели этаж перепутала? Так торопилась, что не смогла с первого раза запомнить, куда нужно идти. Тру переносицу, думая, что делать дальше: вернуться в приемную и попросить проводить или все же позвонить Миру и сказать, что привезла ему сменную одежду и кофе с сахаром, как он любит.
— Ксюша? — слышу хорошо знакомый голос и поднимаю голову, тут же встречаясь с теплыми карими Евсеева. Он выглядит удивленным и уставшим, но все же улыбается при виде меня. Подходит вплотную и быстро целует, так что я даже не успеваю понять, что произошло, только чувствую, что попадаю в плен сильных рук, и аккуратно обнимаю Мира, стараясь удержать стакан в руках. Рядом с ним сразу становится хорошо и спокойно, будто нет никаких проблем вокруг и будто мы не стоим посреди больничного коридора, не понимая, что будет дальше. — Ты что здесь делаешь? С тобой все в порядке?
— Не уверена, — честно признаюсь, потому что прежде я подобными безумствами не отличалась. Разве что ради брата была готова помчаться хоть на край света. А сейчас еще ради Евсеева. Я пропадаю, теряю остатки здравого смысла и не знаю, как с этим бороться. И надо ли сражаться? Замечаю его хмурый взгляд, он обеспокоенно рассматривает меня с головы до ног и сжимает плечи сильнее. Только сейчас понимаю, что для Мира это прозвучало совсем не так, как для меня, и спешу успокоить: — Не в том смысле, в котором ты подумал. Все хорошо. Я привезла тебе вещи и кофе. Пей, пока горячий, не знаю, сколько кружка держит температуру, — вручаю ему все, но Мирослав смотрит на меня неверяще. Я и сама не до конца осознаю, как решилась приехать, чтобы просто побыть рядом, поэтому только пожимаю плечами.
— Спасибо, — говорит, снова меня обнимая. — Нам выделили палату для ожидания, — целует меня в макушку и только потом отпускает, довольно прикрывая глаза после первого глотка кофе. Засчитываю это как маленькую победу и, взяв Евсеева под руку, иду следом. — Его сейчас оперируют, ставят клапан. Прогноз положительный, но Ба не хочет уезжать, говорит, что дождется, когда закончат, так что приходится ее караулить.
— Ты один с ней?
— Нет, здесь все. Даже Оля приехала, — Мирослав вдруг останавливается, переплетает наши пальцы привычным жестом, пока у меня внутри все переворачивается, и добавляет вкрадчиво: — Мы можем побыть здесь, если хочешь, и не заходить туда. В кафетерий теперь идти нет смысла, ты меня спасла.
Его слова отзываются слишком ярко, и теперь я точно знаю, что поступила правильно. Мне самой сегодня Евсеев нужен очень сильно. Кажется, гораздо сильнее, чем нужна ему я.