– Слушай, есть в тебе сострадание? Подумай, Оливии и семнадцати лет не исполнилось. Он был гораздо старше ее, он просто ей воспользовался.
– Меня больше волнуют наши отношения. Мы женаты. Женаты. Мне вообще наплевать, как его зовут. Ты думаешь, меня интересует, с кем твоя мать…
Я повернулся, чтобы взглянуть на нее прямо, не через зеркало. Увидев ее лицо, я испугался: она прикрыла глаза и сжала губы, готовясь что-то сказать, но я подсознательно понял, что не хочу это слышать.
– 17 ноября, – сказал я, прежде чем она смогла закончить мысль.
У других пар кодовые слова были заготовлены на случай, чтобы остановиться во время жесткого секса, а мы их использовали, чтобы остановиться во время жесткой ссоры. Если один из нас произносил «17 ноября», любой разговор должен был остановиться на пятнадцать минут. Я пустил этот прием в ход потому, что понял: если она еще что-нибудь скажет про мою маму, один из нас неизбежно скажет то, что мы уже не сможем пережить.
Селестия вскинула руки:
– Хорошо. Пятнадцать минут.
Я встал и взял пластиковое ведерко для льда.
– Пойду льда принесу.
Пятнадцать минут – это, в принципе, куча времени. Я знал, что как только выйду за дверь, Селестия позвонит Андре. Они познакомились еще в детском манеже, когда были такими маленькими, что даже сидеть не умели. Так они и скорешились, как брат и сестра. Я с Дре познакомился в колледже, собственно, это он меня с Селестией и познакомил.
Пока она выпускала пар с Дре, я поднялся на этаж выше, поставил ведерко в автомат и нажал на рычаг. Кубики прерывисто падали в ведерко, я ждал, и тут ко мне подошла женщина. Ровесница Оливии, грузная, с добрым лицом и ямочками на щеках. Плечо у нее было замотано эластичной тканью. «Разрыв плечевой манжеты», – объяснила она и добавила, что вести машину, конечно, трудно, но у нее в Хьюстоне внук, которого она хотела подержать здоровой рукой. Оставаясь джентльменом, каким меня воспитала мама, я помог ей донести лед до комнаты, в 206-й номер. Из-за травмы ей было трудно открывать окно, поэтому я приподнял раму и подложил под нее Библию. Оставалось еще семь минут, я пошел в ванную поиграть в сантехника и починил сливной бачок, который шумел, как Ниагара. Перед уходом я предупредил ее, что дверная ручка разболталась и, когда я уйду, ей нужно будет перепроверить, закрыта ли дверь. Она поблагодарила меня, я называл ее «мэм». На часах было 20.48. Я запомнил, потому что как раз посмотрел на время, чтобы понять, можно ли уже возвращаться в номер.
Я постучал в дверь нашего номера в 20.53. Селестия сделала коктейли из водки и клюквенного сока. Она погрузила руку в ведерко, достала лед и положила нам по три кубика. Потом слегка потрясла стаканы, чтобы охладить напитки, и протянула мне свою красивую руку.
Больше таких радостных вечеров у меня не будет еще очень долго.
Селестия
Память – существо странное. Хранитель с причудами. Я до сих пор вспоминаю ту ночь, хотя уже не столь часто, как раньше. Сколько можно прожить так, глядя назад через плечо? И неважно, что там говорят другие, меня память не подводит. Думаю, никто никого не подводит.
Когда я говорю, что этот «Сосновый лес» до сих пор является мне наяву, я не пытаюсь оправдаться. Это действительно так. Как там пела Арета? Женщинам трудно. Как и всем нам… Они слабы, под стать своим парням[13]. Так и есть.
Мне жаль, что в ту ночь мы ссорились так сильно из-за его родителей и всего остального. До свадьбы мы ругались и сильней, когда пытались играть в любовь, но то были битвы за наши отношения. А в «Сосновом лесу» мы сцепились из-за прошлого, а честной такая схватка не бывает. Зная то, чего не знала я, Рой произнес «17 ноября» и остановил время. Когда он вышел из номера с ведерком для льда, я была рада, что он ушел. Я набрала номер Андре, он взял трубку через три гудка. Мой как всегда разумный и деликатный друг успокоил меня.
– Не дави на Роя. Если будешь скандалить каждый раз, когда он захочет тебе открыться, то он будет вынужден врать.
– Но, – сказала я, не желая сдаваться, – он даже не…
– Ты знаешь, что я прав, – сказал Андре без лишнего самодовольства. – Но ты не знаешь, что сегодняшний вечер я провожу в обществе одной дамы.
– Упс. Pardon moi, – ответила я, радуясь за друга.
– Жиголо тоже бывает одиноко.
Повесив трубку, я еще долго улыбалась.
Улыбка осталась на моих губах и когда Рой вошел в дверь, держа в руках ведерко со льдом, как букет роз. К тому времени мой гнев уже начал остывать, как забытая чашка с кофе.
– Прости меня, Джорджия, – сказал он, взяв у меня стакан с коктейлем. – Правда не давала мне покоя. Только представь, каково мне: у тебя идеальная семья. Отец миллионер.