Я не думаю, что мои куклы – сироты. Они просто живут у меня в кабинете. Я уже сшила сорок две и планирую продавать их на ярмарках по себестоимости, долларов по пятьдесят за каждую. Эти куклы предназначены для детей, а не для коллекционеров. И, честно говоря, я хочу поскорей от них избавиться. Я не могу находиться в доме, чувствуя, как они постоянно на меня смотрят, но и остановиться я тоже не могу.
Ты спросил, кто знает. Ты спрашиваешь меня, кто знает, что я сделала аборт, или кто знает, что меня об этом попросил ты? Неужели ты думаешь, что я хожу по улице с плакатом? Общество считает, что если ты взрослая женщина и на счету у тебя больше десяти долларов, то причин не рожать у тебя нет. Но как я могу думать о материнстве, когда мой муж в тюрьме? Я знаю, ты невиновен, у меня нет ни малейших сомнений, но я также знаю, что тебя нет рядом. И это не игра, не учения и не кино. Я даже не задумывалась, что со мной происходит, пока не осознала, что у меня задержка в две недели и надо уже писать на тест.
Я не рассказывала никому, кроме Андре. В ответ он только сказал: «Тебе нельзя ехать одной». Он довез меня до больницы и набросил мне на голову свою куртку, пока мы шли мимо скандирующих активистов с мерзкими плакатами. Он ждал, пока все закончится. Потом, в машине он сказал кое-что, о чем я хочу тебе рассказать. Андре сказал: «Не плачь. У тебя еще будут дети». И он прав, Рой. У нас с тобой еще будут дети. В будущем. Мы станем родителями. Как там говорят, «дочь для отца, а сын для мамы»? Или наоборот? Но когда ты выйдешь из тюрьмы, мы можем завести хоть десять детей, если ты захочешь. Я обещаю.
Я люблю тебя. Я скучаю.
Дорогая Джорджия,
Я знаю, я сказал, что больше не буду об этом. Но я хочу сказать еще кое-что. Мы будто взяли нашу семью и вырвали ее с корнем. Я читаю твое письмо, и мне начинает казаться, будто я заставил тебя пойти на это, а ты приехала ко мне в следственную тюрьму, радуясь, что у нас будет ребенок. Ты сказала «Я беременна», будто у тебя рак. Что я должен был на это ответить? И ко всему прочему, да, давай признаем, что я действительно склонил тебя принять такое решение, но не надо вести себя так, будто ты вся из себя покорная жена. Я до сих пор помню, как на свадьбе вы со священником уставились друг на друга, когда ты должна была сказать «повиноваться». Если бы он тогда не отступил, мы бы до сих пор стояли у алтаря, где-то на задворках брачной жизни.
В тот день у нас состоялся разговор. Между мной и тобой. Между двумя взрослыми людьми. А не так, что я указывал тебе, что делать. Когда всплыла идея прервать беременность, я увидел, что ты вздохнула с облегчением. Я ослабил хватку, ты схватила мяч и унеслась прочь. Все, о чем ты пишешь, тоже правда. Я сказал то, что я сказал, но давай не будем передергивать. Ты ведь не сказала, что мы можем это преодолеть. Ты не сказала, что это дитя создали мы оба. Ты не сказала, что, может быть, я освобожусь еще до родов. Ты опустила голову и сказала: «Я сделаю то, что необходимо сделать».
Я все знаю: твое тело, твое решение. Все как учат в Спелмане. Пусть так.
Но мы не знали, что у нашего поступка будут последствия. Я возьму на себя свою долю ответственности, но она ляжет не только на меня одного.
С любовью,
Дорогой Рой,
Небольшая предыстория:
Еще в колледже соседка по комнате мне сказала, что, поскольку мужчинам нравятся «опытные девственницы», девушке нельзя рассказывать своему парню о прошлых отношениях – нужно вести себя так, будто до него у тебя никого не было. Я знаю, ты об этом тоже знать не хочешь, но ты сам вынудил меня рассказать тебе эту печальную историю.
Рой, ты знаешь, я до Спелмана год проучилась в Говарде, но ты не знаешь, почему я оттуда отчислилась. В Говарде я ходила на курс «Искусство африканской диаспоры», и наш преподаватель, Рауль Гомез, и был той самой африканской диаспорой. Он был родом из Гондураса и, увлекаясь, переходил на испанский, а искусство его всегда увлекало. Он рассказывал, что не закончил диссертацию, потому что ему было невыносимо писать об Элизабет Катлетт[19] по-английски. В свои сорок он был красив и уже женат. А я в восемнадцать развесила уши и была тупа как пробка.