— Нанеки, — прошептал он, отставил свою ношу и рухнул на колени, прижимаясь лбом к полу. — Простите меня! Я сожалею, что напугал вас, и прошу не сердиться! Приму любое наказание, которое вы сочтете нужным.
Заставляя меня втянуть голову в плечи, зеленоглазый мужчина продолжал лежать, склонившись передо мной в смиренной позе.
— Подымись. Она не планирует тебя наказывать, более того, сама хотела извиниться, пока ты не упал, — ворчливо сказал Эвердин, пересказывая мои мысли. — Поднимайся! Ты ее смущаешь.
Быстро, но с опаской поднявшись, мужчина смиренно отступил на несколько шагов назад, жестом приглашая меня за стол.
— Прошу, присаживайтесь, нанеки. Позвольте хотя бы ужином искупить свою вину.
— Я…
— Прошу, госпожа, — вновь недовольным тоном обратился ко мне Эвердин. — Присядь, а не то он сейчас пойдет кончать свою жизнь самоубийством от горя.
— Не надо!
— Тогда садись.
Демонстративно выдвинув стул рядом с собой, мужчина отвернулся, стараясь даже не смотреть в мою сторону.
Я почувствовала себя дикой ланью, которую боятся спугнуть случайным движением, но все же приблизилась и с трудом забралась на высокий стул, мысленно предупредив Эвердина, чтобы не смел мне помогать.
— Еще раз прошу меня простить, — глухо и не поднимая головы, произнес зеленоглазый и чуть ли не броском пододвинул ко мне тарелку. Тактично и издалека.
— Я не держу на вас зла и, как уже сказал Эвердин, сама хотела бы принести извинения.
— Не стоит, — холодно произнес мужчина, поставив на стол еще несколько блюд, которые, надо заметить, пахли так, что у меня прибавилось слюны во рту. — Это только моя вина. Я не знал о…
Резкая тишина заставила меня повернуться к Эвердину, чувствуя, как злость клокочущим варевом поднимается в голову, ослепляя.
Болтун! Трепло! Чтоб у тебя язык отсох!
Обратив внимание на мои проклятия, что молча сыпались на его темную голову, Эвердин удивленно поднял брови и повернулся.
— Ты думала, что я промолчу?
— Хотелось верить в то, что ты не станешь трепать языком, рассказывая всем о моих личных проблемах, — хрипя от злости, проговорила я, понимая, что губы снова дрожат.
— Госпожа, это не то, о чем я мог промолчать. Каждый живущий в этом доме должен зарубить себе на носу: я лично накажу любого, кто посмеет к тебе прикоснуться против твоей воли. Они должны знать, за что лишатся дома, и помнить о том, как мерзко поступили, наплевав на чувства своей госпожи.
Каждое его слово было пропитано таким количеством яда, что меня замутило. Черные глаза, в которых я так и не смогла разглядеть зрачок, смотрели на меня пристально, давяще и не оставляли другого выбора, кроме как воспринять их всерьез и принять тот факт, что это мне во благо.
— А теперь приступим, наконец, к ужину. Я очень голоден и устал так долго питаться несущественной ерундой.
— Так долго? — стараясь утаить нервозность в голосе, спросила я. — Вы были на Амарене всего сутки.
— И этого достаточно, чтобы устать от безвкусных салатов и пересоленного сушеного мяса.
— Оно вяленое.
— Не сочное, это главное, — не сдавался Эвердин, едва уловимым жестом приводя мужчин в движение.
На столе появились бокалы, графин с соком, горячая рыба с поджаренной золотистой корочкой, большой кусок мяса, протушенного настолько, что мягкие волокна сами отделялись друг от друга, вновь вызывая прилив голода.
— Приятного всем аппетита.
Зеленоглазый сел прямо напротив меня и виновато держал голову опущенной, глядя в полупустую тарелку перед собой. Мне даже стало жаль его, потому что вид у мужчины был настолько расстроенный, что, кажется, даже побледневшие щеки впадали на глазах.
— Простите, — он испуганно поднял глаза, уставившись на меня с нескрываемым удивлением. — Как вас зовут?
— Лиам. Лиам Нон, — представился он.
— Лиам, я действительно не виню вас, мне жаль, что так вышло, но в этой ситуации никто не виноват.
— Виноват, — опять не согласился Эвердин, интенсивно пережевывая мягкий кусок мяса. — Тот, кто сделал это с тобой, виноват.
— Давай не будем об этом говорить.
— Не сейчас, согласен. Но хочешь ты или нет, нам придется это обсудить всей семьей, и лучше в ближайшем будущем.
Слово «семья» царапнуло странным, неопознанным чувством. Что-то среднее между радостью и недоверием, припорошенных чистейшей эссенцией бреда.
Он серьезно назвал нас семьей?
— Да, именно так и назвал.
— Да прекрати уже!
— Если бы я мог, — не слишком-то и расстроенно протянул он, отламывая кусок воздушной лепешки. — Но ты не успокаиваешься ни на секунду! У тебя в голове вечная сумятица из мыслей и чувств, перепутанных между собой.