Все эти веселые обряды происходили среди горожан и сельчан низменных районов. У горцев, жизнь которых была более суровой, и манеры были сдержаннее, а обряды более насыщены магическим смыслом. У них в этот день в дальнюю дорогу за невестой отправлялись поезжане — krushqt («крушчьт»). Выбор поезжан не так-то прост. За четыре недели до свадьбы хозяин дома (иногда он и есть отец жениха) сам приглашает 12 мужчин участвовать в свадебном поезде. Сначала приглашаются те, кто живет в другом населенном пункте, а потом односельчане. Важна персона старшего или первого поезжанина (krushkapari). Он должен быть из числа односельчан, но не членом братства (патронимии) или фиса (родственной группы) хозяина свадьбы. Быть первым поезжанином престижно, и общественное мнение строго следило, чтобы на эту роль был приглашен достойный человек, обладающий этим правом по своему месту в родо-племенной системе.
Со двора верхом выезжала процессия: впереди — старший поезжанин, за ним — поезжанин-гость из другого села, потом — поезжанин-односельчанин и так, чередуясь, все 12 человек, за ними следовала женщина, которая должна была готовить пищу всем участникам поезда, когда они прибудут в назначенное место. Последним ехал отец или брат жениха, ведя под уздцы лошадь, предназначенную для невесты. В других местностях главным лицом среди поезжан был djever — брат жениха, будущий деверь невесты, а лошадь вели женщины.
Для дома невесты поезжане олицетворяли враждебную сторону, грабителей, которые пришли отнять у них женщину. Отношения, освященные обычаями, соответствовали этим представлениям. В какой бы час дня они ни прибыли в нужное селение, где жила невеста, они дожидались наступления вечера и только тогда являлись в дом. Они приносили с собой еду и питье и, таким образом, не являлись гостями семьи невесты: если общие правила гостеприимства требовали безусловной защиты и предупредительного отношения к гостю, то по отношению к людям, прибывшим за невестой, дело обстояло иначе: они сами себя обеспечивали продовольствием и сами себя защищали, поэтому их можно было и обидеть. (В других областях, где воспоминания о борьбе родов были уже сглажены, все же обрядовые действия о них напоминали: поезжане старались украсть что-нибудь в доме невесты, какую-нибудь мелочь, например пару ложек.){556}
Недалеко от дома невесты поезжан встречал один человек (не родственник этой семьи), за услуги ему надо было заплатить. Платить надо было и женщине, которая наряжала невесту, и дяде по матери, и хозяину дома за хлеб, который им выдается. При входе во двор они один раз стреляли в воздух, так же как и при выходе из него с невестой. Вел беседу старший поезжанин; остальные могли вступать в разговор только в том случае, если к ним обращались поименно. Все прибывшие — и мужчины и женщина — ели за одним столом: обычай запрещал разъединять их (обычно же мужчины и женщины ели порознь). После трапезы они клали приношение невесте — 1 грош — на целый хлеб, лежащий на столе.{557}
Поезжане ночевали в доме невесты, а наутро, в воскресенье, отправлялись в обратный путь. Перед отъездом невесту усаживали во дворе родного дома, закрывали красным покрывалом. Девушка должна была плакать: показывать, как ей не хочется расставаться с родными.
Когда все было готово к отъезду, невесту подсаживали на лошадь (или в тележку), ее брат или другой близкий родственник брал лошадь под уздцы и караван трогался в путь. В доме, откуда увозили невесту, не принято было ни петь, ни стрелять. Родные провожали ее до половины дороги. В этом месте брат уступал свое место деверю или первому поезжанину, и партии расходились в противоположные стороны, оглашая воздух пальбой из ружей. С этого момента невеста переставала плакать — иначе она могла обидеть дом, в который направлялась. Она должна была хранить молчание, ни с кем не разговаривать.