9
Именно в это самое время, в те снежные дни в начале ноября шестьдесят восьмого года, к огромной радости Недобыла и Валентины, оказалось, что все ее жалобы на ухудшение здоровья были совсем неоправданны. Признаки, опечалившие и уронившие ее в собственных глазах — ведь она еще не достигла тех лет, когда женщины утрачивают способность к материнству, — оказались предвозвестниками не надвигавшейся старости, но новой жизни. Валентина была в интересном положении, ждала разрешения от бремени к апрелю будущего года, а по тому, как проходила ее беременность, по изменившимся чертам лица, по частым приступам дурноты опытные люди судили, что она носит под сердцем сына. Судьба сулила исполнить единственную и последнюю еще несбывшуюся мечту Недобылов; единственное и последнее, чего им еще не хватало для полного счастья, должны были обрести и родители Мартина, которые очень полюбили Валентину, но потихоньку пеняли ей за то, что она не подарила им внука.
Мартину досадны были скрыто-горькие замечания, которыми при нечастых свиданиях батюшка охлаждал его пыл, когда он хвастался своими успехами в деле; раздражали все эти батюшкины «только для кого все готовишь-то?» или «ох, и будет смеяться тот негодяй, которому все после тебя достанется». Поэтому, когда ошибки уже быть не могло, Мартин, лопаясь от гордости, усадил Валентину в вагон первого класса, укутал тремя пледами ее больные ноги и, обложившись сумками и коробками, отправился с нею, победоносный, сияющий, в Рокицаны. «Ну как, все еще ломаете голову над тем, кому после меня все достанется?» — скажет он батюшке. Потом он оставит свою неоценимую, теперь во всех отношениях драгоценную Валентину в тепле у матушки, а сам поедет дальше, в Пльзень, где завтра, одиннадцатого ноября, должен был состояться аукцион по распродаже того, что после шести лет безнадежной борьбы с железной дорогой осталось от крупной извозной фирмы Коретца, некогда могущественного конкурента старого Недобыла. Мартин там, может быть, что-нибудь купит дешево и выгодно — а может быть, и не купит; но в любом случае после аукциона он вернется в Рокицаны и пробудет там с Валентиной еще четыре-пять дней, просто валяясь, греясь в лучах радости и любви и не делая ничего, совсем ничего. Это будет первый отпуск его и Валентины за четыре года, что они женаты.
Таков был его план.
— Ну как, батюшка, вас еще заботит, кому после меня все достанется? — спросил Мартин, когда несколько спала волна первой радости, когда отчмокали поцелуи и разомкнулись объятия, когда были открыты коробки и розданы подарки, привезенные Валентиной родителям Мартина.
И Леопольд Недобыл, совсем уже беленький, с редким снежным пушком на розовой толстой голове, всплакнул на радостях.
— А я-то, старый дурак, сколько в жизни страху натерпелся, — всхлипывал он. — Сколько мучений принял, а все из пустого! И банкротства не случилось, и сын у меня богач, сношенька сахарная, и мы хорошо живем, а теперь еще и внучек будет, эдакий пузанчик маленький, дедом меня будет звать!
И плакал, плакал старик и успокоиться не мог.
А после ужина, когда Леопольд Недобыл раскупорил бутылку десятилетней моравской сливовицы, которую привезла Валентина, долго, с интересом судили о том, как назвать ребенка. Валентина предложила имя Алойз, оно такое красивое и кругленькое, так гладко выговаривается. Алойз, Алойз, Лойзик… Но матушка Недобылова, перекрестившись широким крестом, вскричала:
— Никогда! Что угодно, только не Алойз! Так звали моего первенца, и такой это был несчастный парень, а помер-то как нескладно!
Ладно, не хотят — не надо. Мартину нравится имя Александр, но оно не нравится старому Недобылу, потому что звучит оно как-то по-чужому, надуманно. Ему скорее по душе имя Людвик, но тут возразила Валентина — так звали ее первого мужа. И текла эта приятнейшая из приятных бесед, спорили, придумывали наперегонки, а когда перебрали все святцы, начали сызнова. В конце концов оказалось, что для столь дорогого, столь желанного, столь горячо ожидаемого и вымоленного существа просто-напросто нет достойного имени. И в третий раз пошли перебирать перечень святых, а как добрались до половины, пани Валентина вдруг хлопнула себя по лбу: