— Отчего не полковник? — глубокомысленно спросил Патрик.
— Оттого, что ты еще молокосос. Со временем, Бог даст, будешь и полковником, — отвечал отец.
— Ну, что ж, я ничего против этого не имею.
— Ничего не имеешь против! Да ты плясать и прыгать должен от радости. Ведь тебя карьера ждет, неужели ты этого не понимаешь? Ты не только до полковника, до генерала можешь дослужиться, разбогатеешь, сделаешься главным лицом в своей семье. Ты должен немедленно же отправляться к месту службы.
— Хорошо, отец, я отправлюсь. Но только, прежде чем дослужиться до генерала, я долго еще буду мерить землю собственными шагами, это я знаю.
— Ничего, ноги у тебя здоровые.
— Здоровые-то они здоровые, но из них я бы мог сделать и другое употребление.
Читатель, вероятно, удивляется, что Патрик О’Донагю так холодно отнесся к выпавшему на его долю счастью, но дело в том, что сей юноша был по уши влюблен. Это обстоятельство и охлаждало его патриотический пыл. В оправдание юноши следует сказать, что Джюдита Мэк-Крэ была действительно прелестнейшее созданье. Расстаться с ней было бы всякому тяжело.
— Как бы то ни было, ты завтра должен ехать в полк, — сказал опять сквайр.
— Ну, раз должен, значит, так и надо. Делать нечего. Поеду. Вопрос решен. А сейчас я, папа, пойду немного прогуляться, надобно размять ноги перед службой.
— Ты уж их достаточно размял сегодня, Пат, — возразил было отец, — ты утром исходил, по крайней мере, тридцать миль по горам, когда охотился.
Но Патрик не слыхал слов отца. Он уже был таков и перепрыгивал через каменную загородку, отделявшую огород его отца от владений Корнелиуса Мэк-Крэ.
— Джюдита, — сказал он своей возлюбленной, — я не знаю, как вам и объявить… у меня сердце готово разорваться. Завтра утром я с вами расстаюсь. Уезжаю отсюда.
— Патрик, вы это так только говорите. Вы шутите.
— Какие шутки! Меня записали прапорщиком в полк.
— Я умру, Патрик.
— Скорее же я умру от горя, тем более, что к горю легко может присоединиться пуля или пушечное ядро.
— Что же вы думаете делать, Патрик?
— Думаю пока ехать в полк. Мне нельзя иначе, я завишу не от себя. Потом вернусь. Мое сердце разрывается от части.
— А мое уже разорвалось, — рыдала Джюдита.
— Милочка, не надобно плакать. Этим не поможешь. Если только будет малейшая возможность, я вернусь и буду плясать на собственной свадьбе.
— Только эта свадьба будет у вас с другою, а не со мною, потому что я буду тогда лежать в сырой земле.
— Ну, я рассчитываю не на такой конец. Однако мне нужно идти домой. Выходите вечером к шалашу.
— Неужели же это так необходимо вам ехать? — продолжала Джюдита, вытирая передником слезы.
— Что же делать? Посылают. Но я вернусь полковником.
— Тогда вы и смотреть на Джюдиту Мэк-Крэ не захотите, а не то что жениться на ней.
— Потише, Джюдита, вы задеваете мою честь. Даже если я генералом сделаюсь, я на вас женюсь.
— О, Патрик, Патрик!
Патрик обнял молодую девушку, поцеловал и поспешил домой, напомнив ей:
— Смотрите же, не забудьте: вечером у шалаша.
Дома он застал мать и сестер в слезах. Они пересматривали и собирали его гардероб, о, очень скромный. Отец сидел у камина и, увидав сына, сказал ему:
— Подойди сюда и сядь. Я тебе дам несколько советов, а то в Дублине у нас, пожалуй, и времени не найдется поговорить.
Патрик сел на стул и приготовился слушать.
— Ты, я думаю, и сам знаешь, Пат, что быть офицером королевской армии очень хорошо и почетно. Никто тебя не посмеет тронуть, зато ты можешь тронуть, кого захочешь. Этим все сказано.
— Правда, — согласился Патрик.
— Находясь в неприятельской земле, ты, если сумеешь хорошенько высмотреть что нужно, можешь собрать себе недурную добычу.
— Верно, — согласился Патрик.
— Ты знаешь сам, Патрик, что король требует от офицеров, чтобы они одевались и жили, как приличные джентльмены, средств же на это им не дает. Следовательно, тебе придется выкручиваться тут самому, как ты сумеешь.
— Понятно, — сказал Патрик.
— Ты должен хорошенько себе выяснить, что ты можешь делать и чего не можешь. Все у тебя должно быть на вид корректно, по-джентльменски, чтобы никто не мог против тебя слова сказать.
— Естественно, — сказал Патрик.
— Возможно, что тебе придется наделать долгов — джентльмену это разрешается. Возможно, что ты окажешься не в состоянии их заплатить — это тоже джентльмену не укор, это бывает сплошь да рядом. Но только больше двадцати фунтов не должай, потому что свыше этой суммы для должника начинаются неприятные последствия по закону, до этой же суммы не опасно.