Дрогнули стены темниц, и из трещин
послышались пробные кличи.
Смолкли. Послышался смех. Смолк и он.
Начал свет полыхать возле башен.
Ибо плебеи уже собрались в Зале Наций: горючие
искры
С факела солнца в пустыню несут красоты
животворное пламя,
В город мятущийся. Отблески ловят младенцы
и плакать кончают
На материнской, с Землей самой схожей, груди.
И повсюду в Париже
Прежние стоны стихают. Ведь мысль о Собранье
несчастным довлеет,
Чтобы изгнать прочь из дум, с улиц прочь роковые
кошмары Былого.
Но под тяжелой завесой скрыт Лувр: и коварный
Король, и клевреты;
Древние страхи властителей входят сюда,
и толпятся, и плачут.
В час, когда громом тревожит гробы, Королей
всей земли лихорадит.
К туче воззвала страна — алчет воли, — и цепи
тройные ниспали.
К туче воззвала страна — алчет воли, — тьма
древняя бродит по Лувру,
Словно во дни разорений, проигранных битв
и позора, толпятся
Жирные тени, отчаяньем смытые дюны, вокруг
государя;
Страх отпечатан железом на лицах, отдавлены
мрамором руки,
В пламени красного гнева и в недоумении тяжком
безмолвны.
Вспыхнул Король, но, как черные тучи, толпой
приближенные встали,
Тьмою окутав светило, но брызнул огонь
венценосного сердца.
Молвил Король: «Это пять тысяч лет потаенного
страха вернулись
Разом, чтоб перетрясти наше Небо и разворошить
погребенья.
Слышу, сквозь тяжкие тучи несчастия, древних
монархов призывы.
Вижу, они поднимаются в саванах, свита встает
вслед за ними.
Стонут: беги от бесчинства живущих! все узники
вырвались наши.
В землю заройся! Запрячься в скелет! Заберись
в запечатанный череп!
Мы поистлели. Нас нет. Мы не значимся
в списках живущих. Спеши к нам
В камни и корни дерев затаиться. Ведь узники
вырвались ныне.
К нам поспеши, к нам во прах — гнев, болезнь,
и безумье, и буря минуют!»
Молвил, и смолк, и чело почернело заботой,
насупились брови, —
А за окном, на холмах, он узрел, загорелось,
как факелы, войско
Против присяги, огонь побежал от солдата
к солдату, — и небом,
Туго натянутым, грудь его стала; он сел; сели
древние пэры.