Старший из них, Дюк Бургундский,[38] поднялся
тогда одесную владыки,
Красен лицом, как вино из его вертограда;
пахнуло войною
Из его красных одежд, он воздел свою страшную
красную руку,
Страшную кровь возвещая, и, как вертоград
над снопами пшеницы,
Воля кровавая Дюка нависла над бледным
бессильным Советом, —
Кучка детей, тучка светлая слезы лила в пламень
мантии красной, —
Речь его, словно пурпурная Осень на поле
пшеницы, упала.
«Станет ли, — молвил он, — мраморный Неба
чертог глинобитной землянкой,
Грубой скамьею — Земля? Жатву в шесть тысяч
лет соберут ли мужланы?
В силах ли Неккер, женевский простак, своим
жалким серпом замахнуться
На плодородную Францию и династический
пурпур, связуя
Царства земные в снопы, древний Рыцарства лес
вырубая под корень,
Радость сраженья — врагу, власть — судьбе, меч
и скипетр отдавая созвездьям,
Веру и право огню предавая, веками испытанный
разум
Вглуби земли хороня и людей оставляя нагими
на скалах
Вечности, где Вечный Лев и Орел ненасытно
терзают добычу?
Что же вы сделали, пэры, чтоб слезы и вещие сны
обманули,
Чтобы противу земли не восстал ее вечный посев
сорным цветом?
Что же предприняли в час, когда город мятежный
уже окружили
Звездные духи? Ваш древний воинственный клич
пробудил ли Европу?
Кони заржали ль при возгласах труб? Потянулись
к оружию ль руки?
В небе парижском кружатся орлы, ожидая
победного знака, —
Так назови им добычу, Король, — укажи
на Версаль Лафайету!»[39]