– Я сейчас тебе в глаза ром вылью, – заявляю каким-то механическим голосом и щурюсь. – Тогда посмотрим, кто тут обезьяна.
– Дура, – Паша выплевывает это, точно яд, и не отвечая за свои действия, слишком напившись, чтобы контролировать себя, бросается вперед, норовя перепрыгнуть через высокую стойку и… что он сделает? Распустит руки? Ударит?
Я учусь с этим человеком на одном курсе три года. Да, у него специфическое чувство юмора, а еще он любитель шумных сборищ и крепкого градуса, но ни разу до этого он не трогал меня и не оскорблял. Не то чтобы физический вред причинить! Он всегда казался мирным, но сейчас… Сейчас это кто-то другой, совсем мне незнакомый. Будто бы бесноватый. Отшатываюсь назад, как от источника заразы, а руки действуют сами по себе. Хлопаю по корпусу моего любимого бостонского шейкера и, не задумываясь о последствиях, махом выплескиваю содержимое в лицо Паши. Мне наверняка должно быть стыдно, только вот фигушки. За себя постоять я умею и обещания выполнять тоже.
– Охладись, придурок.
– Дрянь уродливая! – Паша похож на мокрого гуся. Алкоголь стекает с его головы, пачкает модный свитшот, а вокруг улюлюкает и смеется возбужденная толпа.
– Так ему, – взвизгивает какая-то девчонка, а Ритка пытается оттащить своего разбушевавшегося возлюбленного подальше от стойки. Хоть у кого-то из этой парочки еще остались мозги в голове.
Только куда ей? Паша злой и грязный, пьяный и дурной. В его глазах красная ярость и алкоголь, а это, поверьте мне, адская смесь. Я за время работы в «Ирландии» многих идиотов видела, но Соловьев в эту минуту все рекорды бьет. Вдруг чья-то ладонь ложится на его плечо, и я узнаю татуировку на кисти. Мирослав Овчинников собственной персоной. Я настолько ошарашена его появлением, что только и могу, что удивленно моргать. Мирослав еще крепче сжимает пальцами Пашкино плечо, глядя прицельно мне в глаза. Под этим темным мрачным взглядом теряюсь, кажусь себе глупой и растерянной, но и не могу себе позволить прервать зрительный контакт.
– Тебе мало, Соловьев? – его хриплый голос – единственное, что улавливает мой слух, когда в ушах пульсирует кровь. – По-моему, девушка доходчиво объяснила…
Ярость, обида, злость, разочарование в людях – вот мои спутники сейчас.
– Мир, не трогай его! – взвизгивает Рита, но Мирослав даже не смотрит на нее.
Он смотрит на меня. Глотаю горький ком обиды, а появившаяся будто бы из ниоткуда Катя мягко трогает мой локоть и звучно вызывает охрану. Я отворачиваюсь, ухожу в дальний угол барной зоны и встаю спиной к бару, якобы для того, чтобы срочно провести инвентаризацию напитков на полках, а на самом деле больше всего сейчас боюсь разрыдаться на глазах у всех. Давно мне так паршиво не было.
– Дима, где тебя носит?! Иди сюда! – моя сестра не разменивается на любезности, когда кому-то из ее близких грозит опасность. – Сейчас еще и полицию вызову. Убирайтесь из моего бара, недоумки!
«Да, черт! Это моя детка!» – сестричка в ударе!
Но, несмотря на буйный нрав, студенты оказываются понятливыми – никому не хочется связываться с моей сестрой в таком состоянии, а с полицией тем более. Через несколько минут в «Ирландии» никого не остается. Обмякаю и усаживаюсь на низкий табурет, растирая озябшие предплечья. Катя еще прикрикивает на кого-то за дверью, а потом, шумная и деятельная, влетает обратно в обеденный зал.
– Надо их пороть и плакать не давать, – возмущается и, обогнув стойку, наливает себе полный стакан вишневого сока. Он похож на кровь, и я жмурюсь, снова возвращаясь в день аварии. Неужели никогда от этих фантомных болей не избавлюсь?
– Они совершеннолетние, а нам надо было кондитерскую открывать, – замечаю, обняв себя за плечи. – Вряд ли люди буянят, когда едят круассаны.
Катя смеется, тут же сменив гнев на милость. Треплет меня по волосам, наклоняется и целует в щеку.
– Ты же не расстроилась? – цепко ощупывает взглядом мое лицо, всматривается в глаза, ищет признаки нервного срыва.
– Нет, конечно же, я не расстроилась. Я в ярости – это совсем другое.
– Ариш, он просто пьяный урод, не принимай на свой счет. Просто решил на ком-то зло сорвать, а ты под руку подвернулась.
– Понимаю, – киваю и вытягиваю ноги, порядком уставшие за смену. – Но что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
– О, народные мудрости в ход пошли, – качает головой Катя и, смахнув с лица темную прядь, допивает свой сок. – Хочешь сказать, он всегда тебя считал… такой? Только сейчас высказался?