Вырвав кляп, Андрей острым садовым ножом, валявшимся на столе, перерезал веревку на груди, на руках и на ногах.
— Кто это был? Кто связал вас?
Мельхиор смотрел на Андрея испуганными, мокрыми от слез глазами и беспомощно шлепал губами:
— Птя-птя-птя…
Прыгающей рукой начал шарить сзади. На его кальсонах расплывались два красных пятна.
— Вы ранены?
— Он… Он колол меня… шилом!
— Кто?
— Хуго… Он хотел отнять мои деньги!
Бугров бесцеремонно перевернул старика вверх спиной и стянул с него кальсоны.
— Йод есть у вас?
— Есть. Там, в шкапчике… И пластырь есть. Он грозил мне… выколоть глаза!
Бугров намочил вату йодом:
— Потерпите немного — прижигаю.
— Ауа!
— Потерпите еще.
— Ауа!
— Сейчас заклею пластырем и позвоню в полицию.
— Нет! Не надо в полицию! — Мельхиор испуганно вцепился в руки Андрея. — И в больницу не надо!
— Почему?
— Меня увезут, а он вернется! Будет здесь искать!..
— Что искать?
— Мои деньги! Он думает, что у меня их много.
— А у вас их немного?
— Немного…
— Чего ж вы тогда переживаете? Здоровье дороже. Есть у вас свежие кальсоны?
— Кажется, есть… Не уходите от меня! Побудьте здесь до утра!
— Ладно. При одном условии: чтоб никто не знал об этой ночной катавасии.
— Ни одна душа! — обрадованно заверил Мельхиор.
Утром следующего дня, как было намечено, Бугров отправился в округ Галле, на химические заводы возле города Мерзебург.
Название зловещего химического концерна «ИГ Фарбениндустри» он встретил впервые после войны. В газетных репортажах о ходе международного суда в Нюрнберге хозяева «ИГ Фарбен» предстали перед всем миром не только как поставщики оружия для разбойничьего вермахта, но и как подлинные хозяева Германии, которые вместе с другими промышленниками и банкирами привели к власти Гитлера.
«ИГ Фарбен» здорово потрепали в конце войны. Восстановить заводы — дело дорогостоящее, тем более что правительство ГДР решило перестроить цеха для производства мирной продукции. Будущий химический комбинат должен работать не на погибель, а на пользу людям.
Целый день провел корреспондент в беседах с архитекторами, строителями и химиками — сплошь молодыми энтузиастами.
Их планы поражали Бугрова своим размахом и дерзновенностью. Творческая энергия клокотала во вчерашних рабфаковцах, словно магма в кратере вулкана.
Возвращаясь на другой день домой под сильным впечатлением от встречи с этими «новыми немцами», Андрей заметил у ограды палисадника фигуру священника в черной поношенной сутане и старомодной велюровой шляпе. Он, видимо, ожидал журналиста и, когда тот вышел из машины, направился к нему со смущенной улыбкой на старом некрасивом лице.
Чуть наклонив голову в знак приветствия, попросил извинения за свою нескромность: шел мимо по улице и невольно залюбовался молодым садом. Юные яблоньки растрогали его чрезвычайно.
— Они ведь так похожи на детей! — пояснил пфарер, как бы оправдываясь, и добавил: — Вы проделали титаническую работу. Эта половина сада долгое время была безнадежно запущена.
— А вы видели сад прежде? В те времена, когда им владел полковник Гайер?
— Видел, видел… — каким-то странным тоном ответил священник. — Жена полковника была моя прихожанка.
Ответ его насторожил Бугрова. Сработало необъяснимое, но редко обманывающее чувство журналиста: здесь, в этом престарелом чудаковатом пфарере, таится любопытный «материал»!
— Не соблаговолите ли зайти ко мне? Выпить чашку русского чая? — предложил Андрей.
— А у вас есть само-вар? — священник смешно выговорил русское слово. — Я никогда не пил чай из русского самовара.
Бугров развел руками:
— Чего нет — того нет. У меня электрочайник, но зато есть отличный грузинский чай и армянская халва.
Кавказская экзотика тоже оказалась привлекательной для общительного пфарера.
Войдя в дом, он снял шляпу, остался в поношенной сутане с очень белым накрахмаленным подворотничком — тщательно побритый, морщинистый, похожий осанкой на морского офицера.
— Здесь все изменилось… Впрочем, это естественно.
— Вы и в доме полковника бывали?
— Бывал… Накоротке…
Отпивая с нескрываемым удовольствием ароматный крепкий чай, пфарер стал рассказывать: