— Теперь у нас в Карлсхорсте много новых людей. Но прежде, до войны, я хорошо знал свой приход. Человек на исповеди рассказывает не только о себе: священник слышит иной раз то, что жена не расскажет своему супругу, а дети — родителям. Все хотят отпущения грехов, все уверены в сохранении тайны исповеди. Потому я довольно хорошо представлял себе жизнь в этом доме, хотя сам полковник Гайер и его сыновья никогда у меня не исповедовались: они были атеистами.
Помолчав немного, он продолжал:
— Я, разумеется, всегда хранил тайну исповеди. Иначе, однако, получилось с «тайной проповеди». Во время одной из моих воскресных служб я имел неосторожность поставить в своей проповеди под сомнение «божественность» миссии Адольфа Гитлера, о которой начали поговаривать. Я намекнул, что уж скорее дьявол мог послать на землю подобную креатуру.
Прихожан в церкви в тот раз было немного. Я не видел никого постороннего. А моих мирян я знал и не опасался их.
На одной из первых скамеек, как обычно, сидела фрау Гайер, жена майора. Он был еще тогда майором. Мне казалось, что она слушает меня сочувственно. Я ошибался. В ночь на понедельник ко мне в дом ворвались униформированные молодчики, схватили, затолкали в машину, увезли…
Надо знать немецкие традиции, чтобы понять, почему я сразу подумал о фрау Гайер. В воскресенье никто у нас не пойдет с доносом — воскресенье не служебный день. Немец сделает это утром в понедельник. Ну, а дома, в семейном кругу, за обеденным столом… пусть не выдать человека, но проболтаться можно. Вот и явились ко мне в тот же день молодчики майора.
— Это было очень неосторожно с вашей стороны, — сказал Андрей, наливая священнику вторую чашку чая. — Говорить о Гитлере в присутствии жены эсэсовца…
— Я был уверен в ее порядочности. И теперь я уверен, что фрау Гайер выдала меня не по злой воле, а… как бы это поделикатней выразиться? Умственные способности полковницы… весьма скромны.
— Понятно: глупа.
Священник развел белыми ладонями:
— Увы!.. Допрашивал меня сам майор Гайер. Он делал тогда быструю карьеру, хотел лично доложить начальству. Я старался держаться достойно, надеялся, что от грубого обращения меня оградит мой сан.
Рука священника задрожала, чашка звякнула о блюдце.
— Успокойтесь, — сказал Андрей сочувственно.
— Палача звали Хуго Шлям. Он знал свое дело… Потом полковник взял его с собой на фронт. Полковника убили, а он уцелел. Это он в сорок пятом помогал фрау Гайер уехать в Баварию, в спешке обломал распятие, и он же… приходил недавно к вам в дом, чтобы извлечь его остатки из кровати.
— Кто?.. Хуго Штамм?
— Нет, Хуго Шлям. Это его настоящее имя.
Теперь Андрей был вынужден поставить свою чашку на стол.
— Мне все рассказал Мельхиор Шульце, — продолжал священник. — Он исповедуется у меня. Поверьте: господин Шульце очень раскаивается, что обманул вас и привел к вам этого монстра. Простите его: он ведь и сам наказан за то, что покривил душой. Если бы не вы, то господин Шульце расстался бы и со своими деньгами, и с жизнью…
— Это он, Мельхиор, просил вас прийти ко мне? Он же обещал молчать!
— Нет. Я сам пришел.
— Позвольте, пфарер. Но что же получается? Вы… нарушили тайну исповеди?
— Нарушил. Бог простит меня: я не мог иначе. Я пришел вас поблагодарить.
— Но теперь я вас прошу, — сказал Бугров. — Никому не говорить ни слова об этом ночном происшествии.
— Хорошо. Будьте спокойны. Скажите, чем я могу…
— Не надо никакой благодарности. Я сделал только то, чего не мог не сделать.
— Так я и думал. Вы, русские, странные люди! В бога не верите, а между тем часто поступаете по его заповедям. У вас врожденное свойство — помогать людям в беде. А ведь это важнейшая заповедь бога нашего Иисуса Христа. Парадокс!
— Еще больший парадокс в том, что многие верующие люди не живут по заповедям Христа.
— Да, это, к сожалению, правда. Совесть не позволяет мне отрицать ваши слова.
— Как же вы можете объяснить все это, пфарер?
— Ответа пока не знаю, хотя думаю об этом давно, — признался старик.
— А у меня есть свое суждение. Если вы позволите…
— Да-да, мне это важно услышать. Именно от вас.
— Мне думается, что сама жизнь в буржуазном обществе делает человека антихристианином. Все покупается и продается, люди становятся расчетливыми, черствыми, жестокими. Бесчеловечные условия жизни вытравливают постепенно в людях все человеческое.
— Это глубокая мысль. Вы еще молодой человек, а между тем мыслите весьма… последовательно.
Пфарер уходил с встревоженной душой. Андрей проводил его до калитки, пожелал спокойной ночи.