— Ну, мерзавец! Как же вы терпите такое? Бывшие фронтовики!
— Ужо, Андрей. Ужо! Мы ж теперь не солдаты — дипломаты.
Андрей начистил картошки и собирался пожарить ее на сковороде, но услышал шум подъехавшей машины. Он взглянул в открытое кухонное окно и чуть не выронил бутылку с маслом: из старенького BMW неуклюже выбирался Вернер Бауэр.
— Постой! — крикнул в окно Андрей. — Я тебе помогу!
Когда он спустился по лестнице, Вернер уже стоял, опираясь на костыли, которые ему подал шофер.
— Не суетись, Андрей, — сказал он, улыбаясь. — Я теперь хожу вполне самостоятельно.
Чтобы продемонстрировать успехи, он поджал больную ногу и сделал два шага.
— Какая нужда тебе сюда тащиться? — упрекнул его Андрей. — Позвонил бы — я сам приехал бы к тебе в райком или домой.
— Мы люди негордые, — говорил Вернер, проходя через распахнутую калитку. — А кроме того, мне известно, что в десять часов ты должен быть на EAW, значит, я не успел бы.
— Все-то он знает, этот секретарь! — восклицал Андрей, помогая другу подняться по ступенькам крыльца. — Может быть, тебе известно, что я картошку собирался жарить? Могу угостить. На русском подсолнечном масле.
— Ты жарь. А я тебе кое-что расскажу в это время.
— Может, кофе пока выпьешь? — спросил Андрей, втаскивая в кухню кресло. — Садись и устраивайся, я мигом.
— Нет. Давай сегодня по-русски: сначала картошку, потом кофе. Только побыстрее. Мне в половине десятого нужно быть на металлургическом.
— Доклад будешь делать? О «текущем моменте»?
— Смотри-ка! Корреспонденты тоже народ информированный!
— А как же!
— Думаю, однако, тебе не все известно. Потому и приехал.
— Спасибо. Буду слушать без отрыва от сковородки.
Вернер устроил ногу на табуретке, расстегнул ворот спортивной рубашки — той самой, в которой выступал с танка, — начал рассказывать с перестановках в руководстве СЕПГ. Сообщил также об арестах подкупленных агентов, проникших в хозяйственный и государственный аппарат.
— Все решения, конечно, правильные, — говорил Вернер. — Но некоторые из них следовало бы принять значительно раньше. Теперь придется из-за форсирования легкой и пищевой промышленности притормозить строительство самых необходимых объектов тяжелой индустрии и энергетики. А это очень досадно. Линия на первоочередное развитие тяжелой и энергетической промышленности — верная линия, она бы себя оправдала. Это подтверждает и ваш опыт. Передовые рабочие готовы поддержать эту линию, они согласны подождать с улучшением ширпотреба и со снабжением продуктами питания. Но передовые рабочие у нас, к сожалению, не составляют большинства населения. А филистер не выдерживает, черт бы его подрал!
— Не любишь ты филистера, Вернер!
Вернер ответил серьезно:
— А за что его любить? За то, что он путается у нас в ногах? Мешает шагать в будущее широко и смело?
— Классики учат, что нельзя шагать через ступеньки. Мне один ваш заводской партработник хорошо разъяснял: для преобразования «старых немцев» в «новых» требуется много терпения, выдержки и времени.
— Я тоже, Андрей, уповаю на время: биологический век филистера короче политического. Лет через тридцать у нас будет два поколения «новых немцев», как ты их называешь. Они составят большинство населения. А остатки «старых» будут досиживать в пивных, на скамейках бульваров, в креслах возле радиаторов.
— Но уж за эти два новых поколения, секретарь, ответ держать тебе!
— Я-то вряд ли доживу… А ты, Андрей, увидишь: полноценные будут у нас строители социализма и верные союзники Страны Советов.
Поспела картошка. Андрей разложил ее по тарелкам, поставил на стол хлеб и нарезанную колбасу.
— Неплохо живешь, — заметил Вернер. — И все умеешь делать.
— Нужда не тетка — научит.
Они с аппетитом поели, выпили по кружке кофе.
— Ты, Андрей, напиши подробнее про наши рабочие дружины, — попросил Вернер. — Мне думается, это дело большое. Когда-нибудь у нас будет своя армия.
— Понимаю…
Простой читатель оказался не так уж прост. В редакцию посыпались письма. Люди самого разного возраста и положения спрашивали: что все-таки произошло в Берлине?
Несколько бывших фронтовиков выражали свой гнев и возмущение, один окопник требовал, чтобы его немедленно мобилизовали и дали оружие:
«Раз мы не добили фашистскую гадину и она опять поднимает зубастую башку — надо довести дело до конца!»
Есть золотое правило у советской прессы: отвечать на письма читателей. Получив задание от редактора отдела, Бугров стал перебирать в уме возможных героев репортажа. И, конечно, первой среди них вспомнилась Фрида Кампе. Фрида ко всему, что происходило на ее глазах, отнеслась правильно, по-пролетарски, проявила настоящее классовое чутье и рабочую сознательность. Дочь ее, рабфаковка Линда, была в этот день в боевых рядах рабочей синеблузой дружины. И то обстоятельство, что непутевый муж Фриды сбежал во время сумятицы в Западный Берлин, не мешает, а помогает отразить довольно типичное явление в некоторых семьях — разлом по линии старого и нового. Разлом в семье Кампе столь же закономерен и объясним с точки зрения марксизма, как раскол всей бывшей Германии… Словом, хороший можно написать очерк!