Критики часто упоминали, что Нушич высмеивал человеческие пороки недостаточно желчно, что он симпатизирует своим героям. И Нушич в «Неоткорректированных мыслях» сознается:
«Я и в самом деле люблю тех грешников, из которых делаю посмешище. Я и в самом деле люблю своих героев: все они в сущности добрые люди, и грех их — не порок, с их точки зрения он оправдан. Аким в „Протекции“ много лет прослужил в провинции, а теперь у него дочь на выданье, и родительская забота вынуждает его добиваться перевода в Белград… Еврем Прокич — хозяин почтенный. Он из своей лавки видит, как люди пробивают себе дорогу, а раз могут другие, менее достойные, чем он, то почему бы и ему не стать депутатом. Агатон — бедняк-пенсионер, и все-таки он самый почтенный в своей семье, и, когда эта семья начинает грабить то, что осталось от покойника, он, естественно, думает, что ему, как самому главному, принадлежит и большая часть имущества.
Все это только грехи, а не пороки. Все эти добрые люди переживают тяжелые трагедии, и все действуют, будучи искренне уверены, что их позиция здрава и оправданна.
Когда в какой-нибудь пьесе я имею дело не с мещанской средой („ОЮЭЖ“, „Мистер Доллар“), я уже не столь милосерден, а когда на главное действующее лицо пьесы обрушивают беды, в которых он не виноват („Свет“), я даже встаю плечом к плечу с героем, и мы вместе боремся против света».
Возникает вопрос — почему Нушич снисходителен к мещанам (по-сербски — «малогражданам»)? Его неприязнь к плутократам, мошенникам и буржуазным снобам совершенно ясна. Но мещане?
Прежде всего надо определить, кто такие мещане? И виноваты ли люди в том, что они мещане?
Интеллигентные снобы относят к мещанам всех, кто не принадлежит к их узкому кругу. Люди действительно могучего интеллекта, люди, занятые тяжелым творческим трудом, люди героической жизни относят к мещанству и то интеллигентское болото, у которого очень высокое мнение о себе лишь по той причине, что оно почитывает книги. Как мы видим, круг мещан расширяется.
Если отойти от презрительно-бранного оттенка, который имеет слово «мещанин», если взять это слово, которым мещане охотно обзывают друг друга, в его сербском звучании «малогражданин», то мы сумеем понять его так, как понимал Нушич.
Пусть читатель вспомнит, как Нушич описывал среду, из которой вышла его «Госпожа министерша». Эта среда редко возносится над «ровной линией жизни», улица для нее целый мир, а события, потрясающие континенты, — только газетное чтение. Мировоззрение ей преподносится в готовом виде, упакованным и даже перевязанным розовой ленточкой. У этих людей много забот, в которых они погрязают так, что им уже нет дела ни до чего другого. Так живет подавляющее большинство. И виновато ли оно в этом? Многое из того, что делают эти немудреные люди, смешно. И Нушич смеется. Смеется сочувствуя. Он не может ненавидеть эту среду, так как это означало бы ненавидеть подавляющее большинство людей. Он хочет только, чтобы эта среда побольше давала героев, способных подняться над «ровной линией жизни».
Публика ощущает сочувствие, любовь в каждой его комедии и отвечает ему взаимностью.
Нушич много думал о своем зрителе. В «Неоткорректированных мыслях» есть запись:
«Один мой молодой друг (я случайно узнал, что он пишет пьесу, но скрывает это) спросил, в чем тайна моего успеха у публики. Подумав немного, я сказал ему:
— Наверно, в актуальности моих пьес. Я не удаляюсь от жизни, я живу среди людей. Когда поднимается занавес, сцена и зрительный зал для меня — не два помещения, а одно; актеры не отделяют себя от публики, публика чувствует себя как на сцене.
— А эта актуальность не слишком ли удаляет от искусства? — заметил мой молодой собеседник.
— Если писатель даст актуальности как таковой целиком завладеть собой, если он лишь фотографирует современность или пишет ее хронику, в таком случае его творчество действительно не имеет ничего общего с искусством, но если ему удается своим талантом поднять актуальность до такого уровня, на котором интерес к произведению становится непреходящим, то он возвращается к искусству. „Кир-Яня“ Стерии, его „Патриоты“, его „Спесивец“ — все это было актуально в то время, когда Стерия писал, теперь же „Кир-Яня“ — классика непреходящей ценности. Если взять за аксиому, что театральное искусство одно из самых близких публике, то в чем же эта близость, как не в тесной связи зрелища и публики, как не в том, что зритель видит себя на сцене».
Осмысление собственного творчества — процесс трудный и неблагодарный. Но Нушич в одной из своих статей все-таки пытался ответить на вопрос, почему и для кого он пишет: