Однажды нескольких из них республика отрядила лазутчиками по свету; очутившись в неких богатых кладовых, они забавы ради смазали себе горло кусочком шпика. Это показалось им много лучше плодов земли, и, думая, что глупы же они были до сего часа, они рассудили впредь питаться шпиком, сыром и всяким жирным и масленым, так что вернулись в поля в отменном здравии и раздобревшие. По приходе домой, созвав всеобщий собор мышей для публичного оглашения своего отчета, они имели вид, много отличный от того, в каком уходили. Другие заметили их цветущий облик, и не без великой зависти, а потому прежде всего прочего спросили, где и как им удалось так богато столоваться. Те с готовностью представили весь ход дела, как рассказано. Когда одно животное впадает в заблуждение, оно не довольствуется одиночеством, но усильно тянет за собой остальных: так и они постарались склонить других мышей к тому же, говоря между прочим, что нет безумия вящего, чем упускать великое благо из-за намерения оставаться в природных пределах и идти стезею предков, коим не должно подражать, если имеешь немного проницательности.
Их увещевания почти всякому проникли в сердце; посчитали голоса и приняли нерушимый закон, чтобы всем мышам вкушать также хлеб, политый маслом, и подобную снедь. При подсчете голосов обнаружилась среди мышей одна, и разумом и шкурой седая, которая стала возражать против этого закона, говоря, что хотя добывать масленую снедь, по опыту, который виден в нынешних докладчиках, и кажется лучше, однако следует принять в соображение, что этим нельзя промышлять, не подвергая свою жизнь величайшей опасности. Ибо приходится или красть эту снедь у людей из кладовых, или же принимать у них из рук по доброй их воле. Что до первого решения, тут угроза неминуема, затем что люди, раздраженные этими кражами, возьмутся за кары самые суровые, не щадя их жизни. А что до второго, не видно, как добиться такого успеха, ибо нет таких безумных, чтобы соглашались вышвырнуть приготовленное для себя; а если кто и согласился бы, то сделал это для своей выгоды, именно чтобы таким манером получить удовольствие, играя с мышью шутки, дающие ему от души посмеяться. В подтверждение этому она рассказала такую историю[72].
Был у одного селянина верный сторожевой пес; хозяин жил, как по его состоянию полагалось, так что у пса было не слишком много способов сытно кормиться; он довольствовался теми кусками черствого черного хлеба, какие ему давали, а впрочем, его много ласкали, и он знать не знал, что такое растолстеть. Часто наведывался в деревню господин этого селянина, привозя с собой комнатного пса, из тех, чья должность — вылизывать тарелки и хорошенько умащать себе глотку, о большем не думая. Этот пес ревностно отправлял свою службу и весьма раздобрел, так что все видели в нем любимца семьи, он же этим упивался и мнил себя средь собачества первым разумником, почитая других за ничто. И вот однажды худой пес, видя, в какой тот пребывает холе, ему позавидовал, а потому спросил, где сыскал он такой благой жребий, с мыслью выбиться самому и сделаться ему сотоварищем, если получится.
«Братец мой, — отвечал тот, — мое усердие, мои прекрасные глаза и умение снискать благосклонность привели меня к тому положению, которое ты видишь. Знай, что мой хозяин меж всеми собаками, коих он держит дома для охоты, избрал меня одного, дабы излить свое благоволение. И не один он меня любит, но и все прочие в доме наперебой ласкают меня и дарят лакомым куском. О, если б ты знал, в каком величии я обретаюсь и каково мое благоденствие, ты бы дивился, примись я за сухой хлеб, пусть и белый. Гляди! Уверяю тебя, участь моя такова, что я в силах делать добро другим: коли хочешь проверить, приходи как-нибудь со мной в дом, я разделю с тобой мое благополучие».
«Я буду тебе признателен, — отвечал худой, — прошу, исполни это».
Уговорились: тот взял его в сотоварищи и ввел в дом, и так как он был псом селянина, его впустили, хотя не без затруднений. Это доставило ему случай погрызть кости; но с течением времени он видел, что новый его товарищ непрестанно подвергается разным шуткам, чрез меру тягостным, от которых тамошний люд получал величайшее удовольствие. То привешивали ему на хвост надутый пузырь, полный гороха, отчего он бегал в такой тревоге и страхе, какие только можно вообразить; то надевали на шею шутихи, от великого треска которых бедняк будто память терял; то засовывали голову в мешок, от чего он мало что не ошалевал, натыкаясь на стены. Бросали его в воду, а иной раз чуть не ошпаривали кипятком или опаляли головнею. Словом, играли над ним такие шутки и такие творили обиды, что удивительно, как он жив оставался. А вместо утешения в этих бедствиях, когда спускали охотничьих псов со сворки, тотчас все кидались вслед ему, облаивая, а бывало, что и кусая, ибо не могли снести, что их одноплеменник доведен до такого презрительного состояния по вине чревоугодия.