Второй осел, чувствуя, как припекает ему поясницу жарким и проникновенным соком лазаньи, скакал и ревел небывалым образом, не в силах сносить такую муку. Видя в сем доброе знаменье, эти люди говорили: «Вот как радуется ослик, вот как празднует наше пиршество», не замечая, что его движения вызваны страданием. Добравшись до назначенного места, разгрузили лазанью и обнаружили, что осел вконец ошпарен и шкура с него слезла, отчего он вскоре простился с жизнью. Нашед все блюда побитыми, они так были раздосадованы, не зная, как подавать лазанью, что убили второго осла; таким образом, эта комедия кончилась смертью двух ослов, ни в чем не виноватых.
Осел флорентинца, который, как сказано, был за изгородью, отдыхая и слушая, когда услышал о злосчастье тех двух ослов, весьма огорчился. Не в силах удерживать охватившую его скорбь, он порывисто вскочил и, трижды пернув, принялся реветь так громко, что внезапный шум испугал и ошеломил этих людей. Потом, ободрившись, работники спросили огородника об этой неожиданности, он же отвечал, что это осел, купленный его хозяином и отданный ему в науку, ибо хозяин, возобновляя старинное обыкновение, желает использовать осла для верховой езды. На вопрос, чем, по его мнению, вызван этот внезапный рев:
— Не могу сказать ничего другого, — отвечал тот, — кроме того, что, слушая наши беседы, он уразумел несчастье ослов, о котором я повествовал, и оттого наполнился скорбью и обнаружил ее.
Глава XIV. Как осла убрали сбруей и приготовили для езды
Нет сомнения, что осел вытворял все это от скорби, весьма сострадая тем двум ослам с их плачевным концом. В этом он выказал отменно добрую природу, а вовсе не жестокую, в отличие от многих людей, которые, видя несчастье ближнего, нимало ему не сострадают и даже, кажется, иной раз чувствуют удовольствие: это недостойно человека, который зовется так потому, что от природы склонен к человечности и милосердию.
Осел хорошо расслышал и приметил все рассказы, разговоры и наставления огородника и работников, усваивая, к великому своему удовольствию, некоторые суждения на пользу своей особе. Во-первых, там, где недостает собственных сил, надобно восполнить хитроумием и плутней, особливо если дело идет о вещах жизненно важных. Во-вторых, чтобы тебя не слишком употребляли в службе, надобно прикинуться несмыслящим. В-третьих, великие не питают прямой любви к малым, а если иной раз им ласкают, то делают это в собственных видах, а не из добродушия. В-четвертых, кто хочет быть у хозяина в уважении, тот служи ему исправно. В-пятых, доверяться можно лишь тем, в ком признаешь настоящих друзей. В-шестых, над тем, кто известен чрезмерным простодушием, творят тысячу шуток. Словом, он приметил все, что можно было к его выгоде, и в течение жизни показал на деле, что был хорошим наблюдателем.
Так как он достиг возраста, годного к верховой езде, и был приучен огородником носить подобающий груз, хозяин распорядился привести его в город и там снабдить хорошей сбруей, чтобы мог нести службу порядочным образом; приказ был исполнен, и на него приладили хорошее седло со стременем, поводьями и проч., так что он выглядел уже не ослом, а чем-то другим.
Видя себя так прекрасно снаряженным, он чувствовал высочайшее удовольствие (которое обычно достается всякому, но кому больше, кому меньше, соразмерно честолюбию и желанию быть в уважении у кого-нибудь в сем свете). Видя, кроме того, что ездит на нем знатный флорентинец, он выступал весело, неся его весьма покойно в деревню; из этого явствовало, что ласки и почести, оказываемые хозяином, — самое действенное средство заставить слуг служить исправно и добросовестно. Он, однако, видел себя в таком почете, что от этого забыл полезное материнское наставление: не возноситься от почести, коли она тебе достанется. Тут нечему было дивиться, ибо всего дальше уносит за поставленные тебе пределы зрелище того, что ты взыскан почестями, а особливо происходит это с животными, которым свойственно безрассудство и неразумие.
Он совершил две или три поездки при великом удовольствии хозяина, который вследствие сего осыпал его ласками: а те вкупе с помянутыми почестями — он ведь был осел — заставили его сильно занестись, так что он не уважал других ослов, а некоторых из них, встречая на дороге, кусал и лягал, понуждая держаться поодаль, как недостойных его присутствия. Это досаждало хозяину, который хотел от него кротости, хотя терпел его, потому что тот хорошо возил. Так и следует поступать: приходится сносить некоторые изъяны осла или коня, а также слуги, когда в главном они ведут себя прилично, ибо, как рыбы без чешуи, так не сыщешь ни мужчины, ни женщины, ни животного без своих недостатков — у кого больше, у кого меньше.