«Наши братья, находя ваше суждение лучшим, положились на него, и в этом я их не упрекну. Но не могу не порицать их в том, что они пожелали сказать так мало, не уважая вашего доброго желания, подвигнувшего вас созвать это собрание не для того, чтобы с такою поспешностью одобрить предложенные решения (ибо это было бы одною тщетою и заслуживало зваться скорее собранием льстецов, чем советников), но для того, чтобы их обсудить. Поэтому, поступая так, как я обязан поступить ввиду вашего желания и своих собственных мнений, я распространюсь в речах и выскажусь свободно. И прежде всего я обращусь ко второму предложенному решению, которое я не одобряю никоим образом как потому, что оно слишком вредно для всей ослиной породы, так и потому, что в нем заключено нечто невозможное. Как мы можем избавиться от владычества людей? Я не вижу к тому ни способа, ни пути, так как люди могущественнее нас, и где бы мы ни обретались, схватят с величайшею легкостью, свяжут и будут поступать с нами, как всегда поступали, если только не начнут обращаться хуже, как приличествует с мятежниками. И потом, каковы наши силы, что мы считаем себя способными сопротивляться? На эту подробность надлежит обратить особое внимание, ибо мы обнаружим, что мы не более чем ослы и много ниже людей. Ну хорошо, допустим, что для нас возможно взбунтоваться и вернуться к свободе, что потом с нами станется? Захотим ли мы стать дикими ослами? Как сможем мы защищаться от множества зверей, нам враждебных? Если б не люди, которые дают нам еду и защищают нас от преследования стольких свирепых зверей, думаю, наша порода уже бы дотла истребилась. Поэтому я снова говорю, что не одобряю этого решения, и заключаю тем, что лучше нам оставаться под властью людей, как велось от начала доныне, так чтобы не было нужды ввергаться в эту опасность, и надлежит нам всем довольствоваться жизнью домашних ослов в покое, а не диких — с явной опасностью постоянной войны и риском для самой жизни».
Речь его озадачила все умы, а внесшему предложение внушила величайшее беспокойство; оттого он принялся пердеть сверх меры и, обратясь к изобретателю этих мер, проревел вполголоса, прося у него помощи, чтобы не выставить себя дураком. Тот поднялся и, чтобы не раздражать державшего речь, ибо его суждения весьма страшился, телодвижениями и словами выказывая ему величайшее уважение, молвил так:
«Конечно, доводы нашего брата весьма прочны и, как хорошо видно, произведены обширнейшим разумением; посему я не имею оснований их порицать. Мне остается только предложить средство самое сильное и самое действенное, чтобы уберечься от дурных следствий желанной свободы, им предвещаемых. О сем средстве он не подумал, оттого что ему не было времени о том подумать; оно вот какое. Пословица говорит: чего не может один, могут двое, а чего не могут двое, могут трое. Эта пословица должна показать и открыть всякому, что если один не имеет довольно сил, чтобы противиться сильнейшему врагу, пусть позаботится вступить в союз с другим или с несколькими, ибо так он умножит свои силы и будет способен не только отбиваться от врага, но и одолеть его. То же сможем сделать и мы в том случае, если увидим, что не можем противостоять могуществу людей, когда против них взбунтуемся; мы сможем, повторяю, заключить союз с другими животными, враждебными людям, каковы почти все они, и, укрепившись таким способом, защищаться от преследований. Итак, ввиду того что это решение не так вредоносно и опасно, нижé невозможно, я думаю, наш брат теперь его одобрит».
«Благодарю тебя, — отвечал тот, — за похвалы моему разумению, которые, надо думать, происходят от доброго расположения. Однако я чувствую, что обязан с величайшею искренностью сказать кое-что о предложенном тобою средстве: оно кажется мне одним из тех, которые, будучи применены, приносят скорее ущерб, чем пользу. Таково было решение одного нашего друга, который, чтобы избавиться от досаждавших ему слепней, коих иные называют паутами, бросился в ближайшую реку, думая уморить их и освободиться, но утонул сам, не в силах бороться с напором волн, и вышло много хуже, чем было. Каковы будут те животные, с которыми мы сможем войти в союз, чтобы сопротивляться людскому могуществу? Я никого такого не знаю; более того, мне ведомо, что все, кто мог бы подать помощь, не менее нам враждебны, а может, и больше, чем люди. Нам скорее следует их страшиться, так как под видом союза они бы истребляли нас и мы дошли бы до положения еще худшего, ибо люди, в конце концов, ничего от нас не хотят, кроме службы, а враждебные звери захотят нашего мяса. Брат мой, будь уверен, что даже союзы с друзьями и родичами не бывают прочны и надежны, а тем более — с врагами. Причина этого в том, что каждый наблюдает свою корысть и, видя отличную возможность, не желает от нее отказываться. И если враги, особливо природные, объединятся, одному не по нраву будет выгода другого. Ты, может, думаешь, что звери захотят принять такой союз против людей для защиты нашей свободы? О, ты глубоко заблуждаешься; будь уверен, не найдется никого, кто пошевелится нам помочь, если не увидит в том большой выгоды. Я хочу рассказать тебе два примера, из которых ты ясно поймешь, что я говорю сущую правду и что предложенное тобою средство было бы, как я сказал, скорее вредно, чем выгодно.