Благодаря тому, что финальная часть романа заимствована у Страпаролы, Бранкалеоне оказался единственным персонажем, у которого есть личное имя[18]. Нам это представляется важным: имя, которое он дает себе сам, запечатлевает его попытку присвоить себе другой статус, выше самого высокого статуса в зверином мире: «Если ты лев, то я — Цапни Льва». Иначе говоря, его имя — символ его честолюбивых притязаний, противоречащих наставлениям его мудрых родителей и, как вскоре выяснится, гибельных для него.
Но можно посмотреть на это с другой стороны. Все персонажи, окружающие Бранкалеоне, — персонажи басни, чье бытие исчерпывается их положением: «ослица-мать», «флорентинский дворянин», «огородник», «работник», «старый осел»; собственное имя было бы излишне и мешало бы скупому изяществу их жанрового поведения. В этом смысле Бранкалеоне, нарекший себе имя, стремится выбраться из мира басни в мир истории — тот, где есть Лоренцо Медичи, полководец Скандербег и другие имена, осененные личной славой. Традиционное противопоставление «басни» (fabula), основанной на вымысле, и «истории» (historia), придерживающейся правды, здесь разыгрывается по-новому, с точки зрения честолюбца, стремящегося сменить поприще и во всех смыслах сделать себе имя. То, что по поводу его гибели автор произносит финальную мораль, — свидетельство поражения, которое терпит герой: Бранкалеоне остается запертым в жанре, из которого так усердно старался выбраться.
Бранкалеоне,
история занятная и нравоучительная, из которой каждый может извлечь полезнейшие наставления, как управлять собой и другими
Сиятельному господину и достопочтеннейшему моему покровителю синьору Карло Антонио Роме[19]
«Бранкалеоне» есть история самая занятная — назову его и я тем словом, каким сочинителю было угодно его назвать: потому, возможно, что в этой басне взору представляются несметные наставления, выбранные из лучших историков. На первый взгляд кажется, что это, подлинно, сочинение, призванное вызывать у нас смех, если рассматривать внешним образом его предмет, образ рассуждений и прочее, что там выведено; но если остротою разума проникнем в тайны, которые под всем сим скрываются, то найдем, словно мед под корой, такую сладость учения, что уму будет весьма вкусно и столь же прибыльно[20]. Здесь есть среди прочего три вещи, правдиво и с тонким искусством описанные: собрание совета, посольство, учреждение королевства. Во-первых, представлено, каковы должны быть качества советников, как вносить предложения, как запрашивать мнение, как выносить решение, клонящееся к общему благу и пользе. Во-вторых, легко можно постичь, какие качества требуются в посланнике, каким образом надлежит его выбирать, как надобно в самом посольстве вести себя в рассуждении того, о чем просить, что советовать, чего избегать. В-третьих, ясно показано, как можно сохранять державу или республику; на кого должна лечь главная забота об управлении; какие достоинства необходимы в короле, какие в министрах, какие в подданных. Из всего этого тем явственней выступает благороднейший разум сочинителя, что он — если воспользоваться его собственным кончетто — сквозь самое убогое платье заставляет блистать драгоценнейшие украшения. Оттого я и пожелал поднести сии последние Вашей Милости, как свидетельство преданности, которой я Вам обязан, и как доказательство почтения, которое я к Вам питаю, уверенный, что не ошибся в выборе. Ибо Ваша Милость, которая в самом прекрасном цвете своей юности обращает все усилия, с великою для себя похвалою, на изящную словесность, увидев красоту этого плода — латинянина по рождению, переодетого учтивым умом в наше наречие, — получит от него величайшее удовольствие и не презрит чувств того, кто Вам его посвящает. И я, уверенный в этом, буду также вполне утешен тем, что таким способом доставлю немалую пользу многим живым умам, которые будут читать этот труд тем охотнее, что увидят, что он отмечен именем Вашей Милости, коего достаточно, дабы наделить доверием и доброй славой все выдающееся, что может выйти из рук людей искусных.
18
Это соображение касается основного романного сюжета. Во вставных новеллах есть три персонажа с личным именем, по одному имени на жанр: мессер Дзенобио Пустая Башка (Zuccabusa), пришедший из антикрестьянского анекдота (гл. 8), чье имя — лишь пояснение к его маске; Чеколино, у которого благодаря основательности пикарески есть и географически точное обиталище: «деревенька неподалеку от Инчизы, что в Валь-д’Арно» (гл. 10); наконец, Юпитер (гл. 23, 26), персонаж Эзоповой басни, личное имя которого — экономное обозначение его жанровой роли.
19
Карло Антонио Рома — молодой человек (в это время ему 20–23 года) из знатного миланского семейства, второй сын Паоло Камилло Орсини ди Рома (1566–1636) и Катерины Корио.
20
Расхожий образ; ср.: в сборнике новелл Томазо Косто: «Призываем любознательного читателя за чтением этой книги взирать не столько на ее смешную кору, сколько на полезное ядро, чтобы вместе с удовольствием удалось ему извлечь и некий плод» (Costo 1604, 8 ненум.). Еще Ориген в гомилиях на книгу Чисел сравнивал три уровня смысла Св. Писания с твердой скорлупой, горькой оболочкой и сладким ядром ореха (PL 12, col. 632; Нестерова 2006, 143–144). Сравнение буквального смысла со скорлупой, а иносказания — со сладким ядром развернуто в комментарии на «Фиваиду» Стация, который приписывался мифографу Фульгенцию (VI в.): «Не без великого восхищения вновь принимаюсь я за мудрость поэтов, заслуживающую исследования, и за неистощимую жилу остроумия их, которые под привлекательным покровом (tegumento) поэтического вымысла полезным образом насадили ряд моральных наставлений. Ведь хотя, как свидетельствует Гораций, или пользу хотят приносить, иль усладу поэты или же разом сказать, что отрадно и в жизни пригодно [Наука поэзии. 333 сл.], они оказываются столь же отрадны и приятны по буквальному смыслу или повествовательному мастерству, сколь полезны и пригодны в образовании людских нравов благодаря аллегорическому объяснению фигур (mistica expositione figurarum). По этой причине, коль сравнить с великим малое можно [Вергилий. Георгики. IV. 176], уместным кажется сравнение поэтических сочинений с орехом; как у ореха есть две части, скорлупа и ядро, так и в поэтических сочинениях — буквальный смысл и аллегорический (misticus); скрывается ядро под скорлупой — скрывается под буквальным смыслом аллегорическое разумение; чтобы добраться до ядра, надо разломать скорлупу — чтобы раскрылись фигуры, надо разбить букву; скорлупа невкусна, а ядро имеет приятный вкус; подобным же образом не буквальный, но фигуральный смысл услаждает нёбо разумения. Отрок любит играть с целым орехом, но человек мудрый и взрослый разбивает его ради вкуса; подобным образом, если ты отрок, то сохраняешь буквальный смысл в целости, не раздавленный никаким тонким истолкованием, и им наслаждаешься, — если же ты взрослый, то следует разбить букву и извлечь ядро, чтобы подкрепиться его вкусом» (Fulgentius 1898, 180–181). В Средние века это сравнение было широко распространено, см., например, в «Плаче Природы» Алана Лилльского (XII в.): «Или на внешней оболочке буквального смысла лживо звенит поэтическая лира, но внутри разглашает слушателям тайну более глубокого разумения, чтобы, откинув скорлупу внешней лживости, читатель нашел сладостное ядро сокрытой внутри истины?» (Шартрская школа 2018, 255). Далее см.: Lubac 2000, 162–177.