В Омбо Пильман познакомил меня со своим новым другом, старым коптом, который жил невдалеке от развалин храма.
— Если уж этот старик нам не поможет, то надо ехать обратно в Россию, — говорил мне Пильман. — Он хорошо говорит по-английски, знает египетский язык, читает иероглифы, и про него говорят, что он знает все, что знали древние египетские жрецы.
Старик Онуфрий встретил нас очень любезно и провел в прохладную, устланную коврами комнату. Мы сели, и хозяин заговорил с Пильманом. Они говорили, вероятно, обо мне, потому что старик несколько раз бросал на меня любопытные взгляды.
Когда мы выпили кофе, старик попросил меня показать ему браслет. Я снял его с руки и передал ему. Он внимательно его рассмотрел, быстро разобрал и прочел иероглифическую надпись и, вернув мне, попросил нагреть и произнести заклинание.
Я спросил теплой воды и проделал все, что делал раньше.
Когда по комнате распространился смолистый запах, хозяин стал усиленно вдыхать воздух; он сразу как-то помолодел и глаза его загорелись юношеским блеском.
Когда же в столбе света появилась прозрачная фигура девушки и проговорила обычное «туаи… анх», он произнес что-то на непонятном языке; видение ему ответило и скрылось.
Старик молча подошел к окну и стал смотреть по направлению развалин храма.
Была темная ночь, огни везде были уже погашены, и только вокруг развалин носились какие-то светлые призраки.
Старик одной рукой оперся мне на плечо, а другую протянул к храму и запел торжественную песню.
Окончив пение, он вышел из комнаты и вскоре вернулся с небольшим ящиком под мышкой. Он сделал мне и Пильману знак следовать да ним.
Мы вышли из дома и скоро дошли до развалин храма.
Широкие полуразбитые ступени вели в разрушенную залу.
Пошарив между разбросанными камнями, старик зажег факел и повел нас внутрь храма. Дойдя до уцелевшей стены, он остановился — дальше идти было некуда.
Осветив факелом высеченное в стене изображение бога Себака — бога вечности — старый копт нажал его руку, державшую крестообразный знак ключа жизни.
Послышался легкий скрип раздавленного песка, и камень с изображением бога дрогнул и тихо повернулся.
Старик смело вошел в открывшийся проход; Пильман и я последовали за ним.
Через несколько шагов Онуфрий остановился, уперся рукой в стену, надавил, вероятно, какую-нибудь пружину, и я услышал, что камень сзади нас повернулся и стал на свое место — проход в коридор был закрыт.
— Алла Керим, Алла Керим, — шептал Пильман.
Старик молча шел дальше.
Пол коридора, сначала ровный, стал круто опускаться.
Мы шли довольно долго и наконец остановились перед бронзовой дверью. Отодвинув засов, мы вошли в какую-то залу.
— Постойте немного на месте, я сейчас зажгу лампады, — проговорил наш проводник и, оставив нас одних в темноте, куда-то скрылся.
Через несколько минут помещение, в котором мы находились, стало постепенно освещаться загоравшимися в разных местах светильниками.
Скоро стало довольно светло.
Мы стояли в большой зале, среди которой шло два ряда колонн, подпиравших потолок. Все стены и потолок были украшены высеченными на них фигурами и сценами из древнеегипетской жизни. Прямо перед нами, в глубине залы, стоял трон, а на нем сидела статуя какого-то божества.
— Идите вперед, ближе к богу времени, — раздался откуда-то голос.
Мы тихо подошли к статуе с головой крокодила. Мне показалось, что глаза бога были уставлены на меня.
— Я сейчас помолюсь и принесу богу жертву, — проговорил старик, выходя из-за статуи в древнегреческом одеянии.
Все лицо старика преобразилось: в нем видны были могущество и страшная воля.
Он подошел к Пильману и посмотрел ему в глаза:
— Спите, — сказал он, — вам лучше спать.
У Пильмана немедленно опустились веки, он лег на пол и тотчас заснул.
— Вы были когда-то гордым жрецом этого храма, — сказал мне старик. — Если душа ваша уже очистилась, и вы достойны предстать перед великим Амуном, то я буду в силах показать вам то, чего еще никто из непосвященных не удостоился видеть. Вы увидите часть своей прежней жизни.
Он подошел к курильнице, стоявшей перед троном, зажег лежавшие в ней уголья и начал вполголоса молиться:
— Непостижимый, ты, одно из лиц четырехединого, нераздельного Амуна, взгляни на меня благосклонно. О бог вечности, помоги мне, заставь время идти назад. Тебе, Амун, я приношу жертву. О, помоги мне, Великий.
Окончив молитву, старый жрец разложил ковер возле курильницы, поставил на него принесенный из дому ящик и сел у ног бога времени. Достав из ящика пучок какой-то травы, Онуфрий бросил ее в курильницу. Она стала тлеть на горячих угольях. Тонкими струйками поднимался от курильницы к потолку залы душистый дым, и скоро его собралось целое облако. Старик подбросил в курильницу еще чего-то, вспыхнуло пламя — и в зале распространился совершенно такой же аромат, какой издавал при нагревании мой браслет.