- Ты где? Ау! - помахала у меня перед носом Настя. - Я тут, понимаешь, распинаюсь перед ним, а он летает где-то!
- Идею рожаю, - виновато улыбнулся я. - Да вот... пока безрезультатно.
- А о содержании можно поинтересоваться?
- Да, собственно, пока и говорить-то не о чем. Так, нечто бесформенное, связанное с возможностями браслета.
- А ты тужься посильнее, может, и родишь чего, - хихикнула она и тут же поменяла тему: - Кто-то вчера в гости собирался? Или мне послышалось?
- Ты это серьёзно? - обрадовался я. - А какой сегодня день недели?
Настя взглянула на календарь и пожала плечами:
- С утра был понедельник. А нам-то какая разница?
- Ну дык вычислить надо, в какую смену Санька работает. Нанесём визит ему первому. Надеюсь, ты не против?
- Второму, - уточнила она, многозначительно выгнув бровь. - Игорь своё уже получил. - Увидев, какую рожу я скорчил, смилостивилась: - Ладно-ладно, не против я. Только переоденусь. Не пойду же я в этом? - Она озорно посмотрела на меня и приподняла подол и без того мало чего прикрывавшего халатика. - Ну-ну-ну! - мигом одёрнула она его, увидев, как я плотоядно сглотнул. - Неугомонный! С этим мы всегда успеем. Давай-давай, считай! Не отвлекайся! - И она грациозно, явно провоцируя меня, крутанулась на пальчиках, шмыгнула за дверцу шифоньера и выглянула оттуда: - Ку-ку!
Я проводил её взглядом и тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Потом стал припоминать, когда же это я в последний раз видел Саньку? Выходило, что сегодня он первый день работает в первую смену. Прямо как на заказ!
- Ну и как? - Настя предстала предо мною уже в новом одеянии. Простенькое платьице небесно-голубого цвета сидело на ней, как влитое, изящно очерчивая округлости тела.
Я залюбовался, не говоря ни слова.
- Ну и чего ты молчишь? - надула она губки, от этого ещё больше похорошев. - Как платье-то?
- Неужто, сама шила?
- А что? - вспыхнула она. - Совсем плохо?
Я встал, подошёл к ней и обнял за талию:
- Ты ж моё совершенство!
Она просияла:
- Правда хорошо?
Я притянул её к себе и поцеловал:
- Ну конечно!
Грациозно изогнувшись, она высвободилась:
- Помнёшь. Как я на люди-то покажусь? - Подошла к зеркалу, сделала два-три движения, поправляя прическу, и повернулась ко мне:
- Ну что? Идём?
- Летим!
Городок наш не отличался совершенством рельефа, особенно в той его части, где проживал Санька со своим семейством. А потому мы, дабы лишний раз не месить грязь, решили с помощью браслета сократить большую часть пути.
Предварительно осмотревшись, нет ли кого любопытного поблизости, мы выпрыгнули на изъеденный временем тротуар метрах в пятидесяти от калитки Санькиного дома.
Конечно, "дом" - слишком громко сказано. Это был барак на четыре семьи, построенный ещё при царе Горохе. Удобства были на нуле, то есть вообще отсутствовали. Правда, в последние годы сюда подвели газ, так что измученные бытом жильцы и это считали верхом совершенства.
Познакомились мы с Санькой совсем недавно, года полтора назад. Свёл нас случай на заводе, где я работал до этих пор, и мы, разговорившись, почувствовали симпатию друг к другу буквально сразу же. Меломан покруче меня, он оказался на два года старше и его коллекция содержала намного больше перлов рок-музыки, нежели моя, что, собственно, и явилось причиной наших интенсивных контактов. Честно говоря, я преследовал корыстный интерес: перечень названий групп, имевшихся в его коллекции, возбудил во мне неуёмное желание непременно переписать себе всё это музыкальное богатство. Однако Санька поставил мне условие: "За всё надо платить", о чём, кстати, он до сих пор вспоминает со стыдом. "Бес попутал", - каждый раз оправдывается он, припоминая наше знакомство. Твёрдости его хватило всего на два захода, а потом он, разглядев меня получше, категорически воспротивился брать с меня деньги за записи. Тогда уже я сам, продолжая считать, что за работу (а пополнение коллекции - ой, какая работа: беготня, волнения, договорённости, неувязки, ожидание приобщения к чуду новых божественных откровений - а именно так я воспринимал каждую вновь приобретённую запись) всё-таки надо хоть чем-то платить, переменил тактику, дабы не чувствовать себя в долгу. В то время я занимался выжиганием по дереву. Делал свои вещи. Продумывал сюжеты, в основном мистического плана, разрабатывал их в рисунке, а потом выжигал. Санька, увидев однажды одну из моих работ, был, что называется, очарован, и я, воспользовавшись этим обстоятельством, предложил ему такой вариант: я сдаю ему все свои работы по мере их изготовления, а взамен беспрепятственно переписываю всю его фонотеку. Возражений с его стороны не поступило. На том и порешили. Правда, он был несколько шокирован столь царским, как он полагал, подарком, но отказаться силы в себе не нашёл.
Если быть до конца честным, я тут преследовал свои меркантильные интересы. Во-первых, реклама. Его дом всегда был полон друзей-меломанов, да и не только их. Может, кто и клюнет, думалось мне, и сделает мне заказ. А уж с ним-то я церемониться не стану: обдеру, как липку.
А во вторых, меня согревала и другая мысль. Работы мои, расползавшиеся до того момента, считай, за бесплатно по белу свету поодиночке, теперь обретали своего трепетного ценителя и мецената в одном лице. Попав к Саньке домой, любая из моих работ находила на его стенах своё последнее и почётное пристанище, и никакие посулы золотого тельца не могли изменить этого положения. По сути дела он мог бы, и я ему это сам неоднократно предлагал, продать их, хоть оптом, хоть поодиночке, но эта тема вызывала у него бурную неприязнь, что, откровенно говоря, льстило мне, как художнику.
Надежды на заказы, можно сказать, оправдались, и Санька лично приложил к этому немало стараний, но я сам не мог себя заставить брать за них деньги, автоматически считая человека, заинтересовавшегося моим творчеством, своим другом. Ну а кто с друзей берёт деньги за подарки?
Такая вот черта характера. Можно назвать просто глупостью, а можно сказать и по-другому. Это как посмотреть. Санька поначалу ругался со мной по этому поводу, потом махнул рукой. Но и клиенты тоже испарились. И с тех самых пор все мои работы прочно оседали у него дома. До лучших времён, считал я, серьёзно полагая, что они, эти самые времена, когда-нибудь настанут.
Но жизнь моя текла своим чередом, тихо, бедно и размеренно. И никаких таких катаклизмов (ну, если не считать несуразицы с летающей тарелкой) со мною не происходило вплоть до этой субботы. Случались странности и недоразумения, но, как теперь выяснилось, повинна была в этом Настя, таким вот своеобразным манером решившая облегчить мои бытовые проблемы. Как я теперь понимаю, это была прелюдия ко всему, что произошло далее.
Санькина супруга была на год старше его и отношение к нему можно было назвать скорее заботой о большом ребёнке, чем любовью к мужу. Это, конечно, моё собственное наблюдение, не претендующее быть истиной в последней инстанции. Она оказывала на него мягкое, но постоянное давление, ведя его своими нравоучениями по ухабам житейских передряг, чем вызывала в нём этакий молчаливый протест. Выражался он периодическими уходами в запой, чему с великим удовольствием и всегдашней готовностью способствовали многочисленные друзья, отнюдь не страдающие неприязнью к зелёному змию. И потому, когда на горизонте нарисовалась моя физиономия со своими музыкальными амбициями, супруга Саньки восприняла меня, мягко выражаясь, насторожённо, справедливо считая очередным приятелем с бутылём за пазухой. Иначе до сих пор и быть не могло: скажи мне, кто твой друг... Но, когда вместо стандартного вида посуды в их доме начали появляться мои, ещё пахнущие дымком, работы, она, тоже неравнодушная к миру прекрасного, в корне изменила своё ко мне отношение. Я стал желанным гостем в их семье, где кроме них самих и их девочки жила престарелая Санькина мать, бывшая учительница математики.