Остановились под крутым береговым обрывом. Две пары лыж, четыре палки, две доски, отломанные от нарт, — все пошло в костер. Скоро войлочные подошвы унтов задымились, и Кострюков время от времени щупал их рукой, отодвигал подальше от огня, опасаясь прожечь подошвы. Но, опасаясь, что унты не просохнут, клал их на старое место.
— Порядок, — сказал он наконец.
Андрей, запустив руку внутрь унтов, покачал головой:
— Порядок, да не совсем, старлей. Пойду еще пару досок отломаю.
И все-таки дров не хватило — сверху унты были суше сухих, но внутри сырость ощущалась. Ничего поделать, однако, было нельзя — не ломать же все нарты на дрова. И Кострюков, обувшись и притопнув ногой, бодро сказал:
— Сойдет.
— Сырые, что ли? — подозрительно посмотрел на него Андрей.
— Говорю же: сойдет. Некогда нам прохлаждаться, не видишь, что с погодой творится?
С погодой и в самом деле происходило нечто пугающее. Снег теперь не просто валил — он низвергался сплошной тяжелой массой, и, глядя на это светопреставление, Кострюков не понимал, как можно отыскать в нем хоть какие-то дорожные приметы.
Андрея тоже не радовала перспектива пускаться в путь по такой погоде, но не потому, что он боялся заблудиться, а потому, что его беспокоило состояние собак. Они, как говорится, дошли до точки и готовы были сдать в любую минуту. Чтобы облегчить нарты, медвежатину решили выбросить. На крайний случай Андрей отрубил от туши ляжку, остальное сложил под обрывом — песцам и тундровым птицам.
Ноги мерзли все сильнее и сильнее. Стараясь не привлекать внимания Андрея, Кострюков сгибал и разгибал их, садился так и эдак, энергично шевелил пальцами, но холод все глубже проникал внутрь непросохших унтов. Тогда Кострюков снял их и стал растирать ступни руками. Помогло, пальцы обрели чувствительность, но стоило обуться, как насквозь промерзшие кожаные союзки, словно колодки, стиснули ноги, и пальцы снова стали мерзнуть. Пришлось опять разуваться и опять растирать. Теперь уже дольше. К тому же неожиданно возникла новая сложность — ноги не влезали в унты, и Кострюкову стоило большого труда обуться.
— Ну что, ноги? — спросил, оборачиваясь, Андрей, как будто спиной почувствовав неладное.
Кострюков кивнул. Скрывать свое состояние дальше было бессмысленно и опасно.
— Эх, старлей, старлей…
Привал устроили наспех. Андрей заправил и разжег примус.
— Разувайся.
Кострюков стащил унты, размотал портянки и удивился и немного испугался: он совсем не чувствовал ног. Ступни были твердыми как деревяшки. Потрогав их, Андрей присвистнул:
— Придется снегом.
Первым признаком того, что ноги стали отходить, явилась боль. Возникнув в кончиках пальцев, она постепенно распространялась все выше и выше, дошла до щиколоток и стала невыносимой. Кострюков заскрипел зубами.
— Терпи, старлей! Теперь еще спиртом и чем-нибудь замотаем.
Но заматывать было нечем, аптечка, а с нею и бинты, сгорели. Андрей, недолго думая, снял с себя полушубок и двумя взмахами ножа отрезал от него рукава. Натянул их Кострюкову на ноги, низ рукавов завязал узкими ремешками. Получилось что-то вроде чуней, мягких и теплых. Расстелив на нартах медвежью шкуру, Андрей усадил на нее Кострюкова.
— Терпи, старлей, — повторил он. — Доберемся до гурия, а уж от него, если что, я тебя на руках дотащу.
Кострюкову снился сон. Будто он на боксерском ринге в паре со старшиной их пограничной роты, и тот обрабатывает его частыми, болезненными ударами по лицу. Кострюков открыл глаза. Перед ним на коленях стоял Андрей, дул ему в лицо и хлестал ладонями по щекам.
— Ну наконец-то! — сказал он. — Напугал ты меня, старлей. То все стонал, а потом слышу — притих. Дай, думаю, погляжу. А ты вроде спишь, вроде помер. Нельзя тебе спать, старлей, замерзнешь.
— Почему стоим? — спросил Кострюков, окончательно приходя в себя.
— Выдохлись собаки, старлей. Теперь ты их хоть застрели, дальше не пойдут.
— А гурий? До гурия доехали?
— Рядом где-то гурий, искать надо. — Андрей достал из нарт винтовку. — Пойду. Ты только не спи, старлей.
Андрея не было. Пошел уже второй час с момента его ухода, и Кострюковым все сильнее овладевало беспокойство. Где можно ходить столько времени? Гурий! Да поставь здесь Вавилонскую башню, и ту завалит! А может, и нет давно этого гурия, рассыпался от старости, и Андрей заблудился и теперь плутает среди этих однообразных холмов, среди которых и в хорошую-то погоду не найдешь дорогу?