— Кем мне стать для тебя сегодня?
Художник хлопнул в ладоши. Тут же Лодовико и Пьетро внесли палитру и холст, натянутый на мольберт. Мессер Санти обошел кругом женщину, снял сандалии с маленьких ног, разложил ей по-новому складки платья и забросил за плечи тяжелые волосы. Потом вернулся к мольберту.
— Ты прекрасна, радость моя. Вообрази — ты ступаешь по облакам…
Искушение грешной Пьетры
Искушение грешной Пьетры
— Матушка, госпожа Флоримонда совсем плоха, — у молоденькой послушницы из под белой обвязки торчали потные рыжие кудри, она совсем запыхалась, — ребёночек жив, а у ней мы никак крови не можем унять.
— У неё, дитя моё. Сейчас буду, — Паола жестом велела девочке замолчать, неторопливо дочитала молитву, закрыла оббитый бархатом часослов и грузно поднялась с колен. Медицинская сумка, с которой пожилая монахиня не расставалась, стояла в изножье койки.
Снаружи шёл дождь, было сыро и пасмурно — только фонарь над дверями «общедоступной больницы Святого Лазаря» освещал скупо мощёный двор. Аккуратно приподняв подолы коричневых одеяний, женщины поспешили перейти из здания в здание. Входная дверь даже не скрипнула. Паола принюхалась и улыбнулась. В больнице пахло свежим сеном и травяными отварами, лавандой в мешочках и горячим вином… двадцать лет назад из ворот разило гноем и смертью. По правую сторону коридора были мужские палаты, по левую — женские, на втором этаже ютилась богадельня для беспомощных стариков. …Хорошо, что подкидышам дали отдельный флигель, помещаясь вместе с больными, сироты часто заражались и уходили обратно к Богу.
Дверь в палату рожениц была открыта. Немолодая, тёмнолицая крестьянка в одной рубахе ходила из угла в угол, обхватив руками огромный живот. Щуплая белошвейка спала, жадно прижав к себе покряхтывающий свёрток, на распухших, обкусанных губах колыхалась улыбка. Ещё одна кровать была пуста. А на койке подле окна разметалась госпожа Флоримонда — супруга владетельного Фуа. Кровь и нечистота родов не могли скрыть почти кощунственную прелесть тела, едва прикрытого тонкотканой сорочкой с пышными кружевами. Сестра Беата стояла рядом с женщиной на коленях, пытаясь закрепить пузырь со льдом на животе роженицы, сестра Агнесса собирала в кучу испачканное тряпьё. Женщина выгнулась и застонала, пузырь плюхнулся на пол, словно большая жаба. Похоже роды кончались скверно. Паола фыркнула «Воды» и через минуту Агнесса уже поливала ей на руки. …Почему эти благочестивые квочки не подумали позвать её раньше? Где Маргарита? Со вздохом Паола вспомнила, что сестра Марго третьи сутки дежурит у ложа юноши с почечною болезнью — отроку то хуже, то лучше.
…Мысли шли, руки делали своё дело. Кровь чистая, алая. Разрывов нет. Матка напряжена.
— Послед отошёл? — спросила Паола резко.
Беата протянула ей мисочку с тёмной сырой плацентой. Что-то не так. Маленькая. Слишком маленькая.
— Ребёнок как?
— Мальчик. Закричал сразу. Лёгкий. Кудрявый, как одуванчик, — рябое, скуластое лицо Агнессы даже чуть просветлело.
В задумчивости Паола ещё раз прошлась пальцами по животу роженицы. Флоримонда закричала и снова выгнулась, словно её била судорога. Ладонь Паолы почувствовала лёгкое шевеление — там, внутри, в измученном чреве…
— Дуры!!! (Боже прости меня грешную) Дуры глупые! — Паоле очень хотелось съездить безмятежной сестре Беате ледяным пузырём по сытой физиономии, но времени не было, — держите крепче, я её осмотрю.
В такие минуты Паола отключалась от криков боли — пока есть шанс помочь, надо делать, а не жалеть. Так и есть. Второй. Ножками. …Крови много ушло.
— Агнесса, Беата, помогите ей приподняться. Попробуем надавить на живот.