- Дьявол не лжет! - рявкнул Лодовико.
- Да, не лжет. Он просто не говорит всю правду. Одно слово - «если». Если бы ты открыл мое сердце, я стала бы свободна. Но ты меня не любишь - и сердце не может быть возвращено.
- Это правда, мессир дьявол? Лодовико пристально посмотрел на собеседника. Тот кивнул:
- К сожалению, да.
- А про нее?
- Она мечтала спастись. И надеялась, что там, где найдётся одна лазейка, отыщется и вторая, - дьявол почти шутливо взял Веронику за подбородок, она отвернулась. - Твой срок подходит к концу, и ты это знаешь. Ищи, танцуй... Ну а ты, дорогой Фортунелло, действительно везунчик. Ты успел натворить достаточно зла, точнее быть для него посредником. Мы в расчете. Прощай.
Вспыхнуло яркое пламя, сильно запахло серой. А когда дым рассеялся, оказалось, что дьявол исчез.
- Значит ты тоже? -Лодовико изумленно поглядел на девушку. - Но зачем?
Вероника грустно махнула рукой:
- Мужчины делают глупости из-за женщин, а женщины из-за мужчин. Долгая история.
- А почему ты решила помочь мне?
- Во-первых - надеялась выкрутиться, - пожала плечами Вероника. - А во-вторых ты был первым, кто от меня отказался. Все. Будь здоров, живи долго.
- Погоди! - Лодовико схватил девушку за плечо. - Я могу что-то для тебя сделать, помочь?
- Забудь, - отрезала Вероника. - Чем скорей ты забудешь этот кошмар, тем скорее исцелишь душу.
Цыганка вывернулась из рук юноши, и бесшумно переступая босыми пятками, исчезла в темном переулке. Лодовико никогда больше её не видел.
Год с лишним он провел в уединенном монастыре, пожертвовав туда кроме денег и дядин подарок. Думал даже принять постриг, но здоровое земное начало одержало верх над духовным. Вернувшись в Верону, Лодовико взялся за ум, вместе с братьями торговал тканями и благовониями, сплавал во Францию и к берегам Ирландии, получив свою долю наследства, женился на пухлой, скромной простушке, раз в два года рожал с ней по ребенку и был счастлив. Почти счастлив - не считая одной ночи в году, последней ночи июля. Веронцы привыкли к чудачествам Фортунелло и не обращали внимания, когда Лодовико - почтенный купец, муж, отец, а потом и старец - в любую погоду до рассвета бродил по улицам, разыскивая босоногую Веронику.
...Полагаю, вы знаете, что он хотел ей сказать.
Брат Гильом
Брат Гильом
Очередное посвящение бесу Леонарду
Тяжело скрипели ступеньки. Кто-то грузный, одышливый поднимался, цепляясь за стены большой ладонью, откашливаясь и плюясь. Не Лантье — слуга костлявый и шустрый, вечно в делах и походка его легка, не толстуха Мадлон с её деревянными башмаками и подпрыгивающим от суеты шагом, не их сын дурачок Николя — он идет еле-еле, поднимет ногу и остановится, думает, не младший, Жак — этот носится, как угорелый. От аптекаря за версту пахнет снадобьями, от врача бальзамическим уксусом и смолой, музыканты насвистывают и притопывают, ростовщик разит чесноком и бормочет себе под нос. Кто-то чужой. Чужой.
Крышка старого сундука приподнялась бесшумно. Маленькое оконце рисовало на грязном полу круг света, сквозь щели пробивалась причудливая сеть лучей и лучиков, в которых плясала пыль. Флакон с ядом холодил пальцы — живым не дамся. Рыцарю должно встречать врагов стоя, с обнаженным мечом в руках, сражаться, пока не упадешь в пыль… жаркую пыль пустыни, где визжат кони и режут воздух клинки, гремят мамелюкские барабаны. Свирепые сарацины вопят «Амит! Амит! Смерть!», брат Гильом хрипит «Бо-се-ан!!!», братья вторят ему сорванными голосами и смыкают щиты — вперед! Почему я не умер, не погиб вместе с ними, Господи?!
Глухо бряцнул засов. Чужая рука коснулась ржавых петель, колыхнула дверь. Лантье устроил хитро — не знающий тайны решит, что запоры не открывали лет сто, что на этом старом чердаке нет ничего, кроме пыли и рухляди. Но вдруг слуга предал, вдруг подкуплен или ему угрожали?!
— Зачем вы трудились, батюшка? — раздался визгливый голос Мадлон. — Мы держим вино внизу, в погребе, понимаете в по-гре-бе!
— Не кричи так, дочка, я ещё не глухой. У нас в деревне хозяйки хранили на чердаках колбасу, подвешивали к стропилам целые связки.
— Здесь нет никакой колбасы, батюшка. Пойдемте в кухню, я налью вам горячего супа.
— С колбасой?
— Да-да-да, с колбасой!
…Батюшка — значит отец Мадлон, приехал навестить внуков. Лантье давно сирота. Обошлось.
Крышка сундука так и осталась приоткрытой. Брат Филипп, он же Филипп де Раван, рыцарь ордена Храма, последний уцелевший из командорства Вилледье, поудобнее повернулся в своем убежище, почесал изъеденный блохами живот и прикрыл глаза, погружаясь в привычную дрему. Он старался спать больше — это облегчало тоску. Проклятые мыши сгрызли «Завоевание Константинополя» и засаленный список Горация, других занятий в убежище не находилось. Руки и ноги слабели — шаги на чердаке могли услышать снизу, поэтому приходилось лежать или сидеть.