Пейзаж по другую сторону дома № 7, если с крыльца взглянуть через улицу, прямо на север, был гораздо просторнее: его ограничивал по горизонту только густой Тимирязевский парк; но парк начинался метрах в восьмистах, не ближе, а до него сплошь тянулись огороды, канавки, заросшие травой, и козьи лужайки. Среди огородов просторно стояли, как бы опасаясь приблизиться один к другому, только пять или шесть домиков полудачного типа. Мимо них шла к парку грунтовая дорога, сильно заросшая травою, как обыкновенный деревенский проселок. Зоя и Шура за годы своей жизни на Старопетровском проезде множество раз промерили ее своими шагами.
Сейчас по этой дороге невозможно пройти — так ее развезло после весенних дождей. Ведь это только на школьном дворе сухо, — школа стоит все-таки чуть-чуть повыше, там появилась даже травка на тех местах, где вдоль ограды граблями соскребли прошлогодний мусор, расшевелили землю, А здесь, на огородных делянках, неряшливо валяются затекшие грязью бурые плети неубранной картофельной ботвы, мертво торчат на обмякших, расплывшихся грядках грязные кочерыжки капусты; канавы не могут вместить всей талой воды, она переливается через край и как раз против дома Космодемьянских напрудила в низинке целое озеро.
Но над всем этим сияет животворящее солнце, и даже ребенок малый знает — пройдет еще несколько погожих дней, и все, что видимо здесь глазу, сказочно переменится.
ГЛАВА ПЯТАЯ
По деревянной лестнице Зоя быстро поднялась на второй этаж. После яркого солнца весенней улицы она, как слепая, вошла в темный коридор и лишь ощупью отыскала маленький висячий замок на дверях своей комнаты. Не успела она еще попасть ключом в скважину, как вдруг — и замок сердечком, и дверь с железной скобой, и белая, поцарапанная штукатурка стены — все сразу возникло перед Зоей в потоке дневного света, вырвавшегося из комнаты соседки Космодемьянских Лины Ермолаевой. Она настежь распахнула свою дверь за спиной у Зои и проговорила со вздохом облегчения:
— Ну, слава богу, пришла! Я заждалась тебя, Зоя!
— А что такое?
— Побегу в райсобес насчет пособия. Обещали сегодня оформить. Послушай, Зоя, моего Васю, а то как бы без меня не проснулся.
— Иди, не беспокойся, — сказала Зоя. — Только знаешь, Лина, что я тебя попрошу? Дай мне, пожалуйста, твою керосинку — опаздываю с обедом; на двух керосинках я успею до маминого прихода.
— Бери! Ставь свою кастрюлю прямо у меня в комнате, зачем тебе таскать туда-сюда керосинку?
Лина сняла с вешалки пальто, надела его и, заправляя сзади платок под ворот, продолжала говорить:
— Я бы взяла Васю, понесла бы с собою, да кой-чего купить надо — он мне руки свяжет. Кабы мне один хлеб, а то и круп надо взять, и соль на исходе, и мыла нет.
Из всех жильцов второго этажа, — а здесь так же, как и внизу, было шесть отдельных комнат, — с Линой Ермолаевой, работавшей фрезеровщицей на станкостроительном заводе, у Космодемьянских еще с давних пор установились самые хорошие отношения. Она помнила Зою и Шуру маленькими детьми и знала их покойного отца. Когда семья Космодемьянских переехала на Старопетровский проезд, Лина уже жила в этом доме. Она и сама тогда была еще молодая, — сейчас ей шел только двадцать девятый год, — и вышла замуж тоже здесь же, при Космодемьянских. Ее сосватал тихий, молчаливый милиционер. Он любил выпить, но и после приема обильной дозы горячительного умел оставаться в квартире незаметным. Никаких скандалов в их комнате никогда не было слышно. Как переживает Лина то, что муж в последнее время стал редко бывать дома, тоже никто не знал.
Хорошие были у Лины глаза — светло-карие, широко открытые под мягко изогнутыми бровями, лицо — приветливое и простое, но в то же время по-особому сосредоточенное, с тою как бы затаенной значительностью, какую часто можно видеть у молодой матери, кормящей грудью первого ребенка.