Только было Зоя, бодро подчеркивая боевой ритм песенки, приноровилась опустить очищенный и нарезанный дольками картофель в бьющий крутым паром бульон, — в коридоре раздались резкие шаги Синицына, и вот он появился на пороге.
Это был высокий худощавый человек лет сорока пяти, с отброшенными назад довольно длинными вьющимися светлыми волосами, с продолговатым лицом, которое сильно портили бесцветные брови и напряженный взгляд серых, навыкате глаз.
В доме большинство жильцов работали на ближайших заводах. Синицын считал себя среди них натурой артистической и ко всем относился высокомерно. В его манерах и привычках, даже в костюме и в прическе сквозило желание ото всех отгородиться и поставить себя в особое, привилегированное положение; его подчеркнутая брезгливая опрятность также вызывалась все тем же мелочным стремлением возвыситься над окружающими. В доме всем было известно, что со своей женой он живет не в ладах: постоянно уходит куда-то по вечерам, а иногда и вовсе не ночует дома.
Работая преподавателем в музыкальной школе и давая частные уроки на дому, Синицын много зарабатывал, семья его ни в чем себе не отказывала.
Но никогда за все годы совместной жизни, ни разу никто в доме не слыхал, чтобы Синицын что-нибудь сыграл для своей семьи, для своих учеников или хотя бы для самого себя, что называется, для души — он только преподавал. Зато нередко по всему коридору, несмотря на закрытые двери, раздавались резкий, крикливый голос Синицына и его грубая брань. Во время семейных ссор он не считал нужным себя сдерживать.
И вот этот человек появился сейчас на пороге и, устремив на Зою недобрый взгляд своих холодных серых глаз, заговорил, раздражаясь все больше и больше:
— Зоя, ты еще девчонка, чтобы издеваться надо мною. Мало того, что орешь во все горло, ты еще вдобавок открыла дверь настежь. Ты же знаешь, что в эти часы у меня уроки!
— Андрей Петрович! — успела только сказать Зоя. Она хотела извиниться и объяснить Синицыну, почему открыта дверь, напомнить о ребенке Лины. Однако он не дал ей договорить.
— Безобразие! Извольте не забывать, что ваша семья живет в коммунальной квартире. Когда советская власть предоставит вам отдельный особняк, тогда будете там делать что угодно, хоть хрюкайте и стойте на голове! Безобразие! — повторил он еще раз, с лицом, вдруг побледневшим до синевы, и, круто повернувшись, так хлопнул дверью, что она открылась бы снова, если бы ей не помешало пальто Зои, упавшее с вешалки на пол.
Зоя подхватила пальто, бросила, чтоб не терять времени, к себе на кровать и, распахнув дверь, выскочила в коридор. Она хотела ответить Синицыну. Но Синицын уже скрылся у себя в комнате. Через минуту оттуда снова донеслись однообразные звуки музыкальных упражнений, извлекаемые из пианино неуверенными пальцами ученика.
«Жалкий человечишка!» — проговорила Зоя про себя и, возвратившись в комнату, повесила пальто на место. Но еще долго она не могла успокоиться: лицо Синицына в пышном ореоле откинутых назад волос, с глазами холодными и совершенно пустыми, навязчиво возникало перед нею, словно он все еще стоял на пороге.
Чтобы отделаться от неприятного ощущения и скорее приняться за приготовление уроков, Зоя решила принести ведро воды из колонки, хотя это было обязанностью Шуры. Она даже взяла уже ведро, но потом задвинула его с громким стуком на место в угол, проговорив: «С какой стати! Неужели я так слаба, что какое-то ничтожество может выбить меня из колеи, может нарушить мои планы? Ни за что на свете!»
Каша сварилась. Зоя поставила ее на стол, закрыла кастрюлю газетами и шерстяным платком, чтобы она оставалась теплой до прихода матери. А мясо пускай себе уваривается. Зоя убавила огонь, прикрутила фитили. Можно садиться за стол, готовить уроки.
Стол для занятий, поставленный между кроватями Зои и матери, упирался в подоконник узкой стороной. Это было сделано для того, чтобы Зоя и Шура могли заниматься за одним столом одновременно, иначе между столом и кроватями не поместились бы стулья.
Зоя решила сначала заняться физикой. Но едва она сосредоточилась и, казалось, начала уже догадываться, какую применить ей формулу для решения задачи, она вспомнила хулиганские слова Синицына, и опять возникли перед нею серые глаза Синицына, злые, холодные. Ниточка, за которую она только что было ухватилась, чтобы пойти за нею по сложному лабиринту алгебраического решения, мгновенно выскользнула у нее из рук, мысли стали бесформенными, расплывчатыми, перескакивающими с одного предмета на другой. Зоя терпеть не могла такого беспомощного состояния, она становилась противной самой себе. «Где же моя сила воли? — думала она в такие минуты. — Я тряпка, я ничтожное существо и еще смею критиковать других!»