— Ну ладно, ладно, Зойка! — сказал Шура. — Не приставай. Квартиру получу я! Запомни это и запиши! Я буду художником.
— Само собой разумеется! — сказала Зоя.
— Но одновременно поступаю в авиационный институт на конструкторский. Я это твердо решил. Я добьюсь своего, я получу комнату!
— Шура, в самом деле, ты посмотри, сколько за последние два года выстроили новых домов в нашем районе.
— Конечно! И в первую очередь дают комнаты и квартиры новаторам — рабочим, инженерам, ученым, прежде всего тем, кто по-настоящему работает, кто ведет большую общественную работу.
— Заслуженным педагогам, — добавила Зоя.
— Зойка, ты не смейся и не считай меня хвастуном, но квартира у нас будет!
— Да я и не думаю смеяться. Ведь в самом деле, у нас начали строить удивительно быстро. Старший брат Лизы Пчельниковой возвратился из Комсомольска. Ты подумай, совершенно новый город вырос на Амуре, там, где раньше была одна тайга!
— Зойка! — сказал Шура и обеими руками начал расправлять свой ворот, растягивать его шире, словно ему было душно. — Тебе хотелось бы куда-нибудь поехать?
— А я всюду уже побывала, — произнесла вдруг Зоя не задумываясь, совершенно серьезным тоном. — Хочешь, скажу тебе, где я была, только пообещай, что не будешь смеяться.
— Хорошо, обещаю, — сказал Шура, — только дай, сестричка, сначала я пощупаю у тебя лоб, а кстати и пульс: «Мне что-то не нравятся твои глаза». — Такую фразу обычно произносила мать, если начинала беспокоиться о том, что кто-нибудь из них заболевает.
— Скажи, Шура, — спросила Зоя, которую не могла остановить уже никакая ирония, — бывает ли у тебя когда-нибудь так… понимаешь, появляется такое замечательное чувство… мне начинает казаться, что мне совсем не восемнадцать лет…
— Вношу первую поправку, — перебил ее Шура, — тебе только в сентябре будет восемнадцать лет.
— Начинает казаться, что я живу уже очень долго… что я тоже принимала участие во всем, что создано у нас в стране, во всех замечательных событиях: что я летала вместе с Чкаловым через Северный полюс в Америку, участвовала в спасении челюскинцев, что будто бы и я была среди участников первого полета в стратосферу, что будто бы это и я строила Магнитогорск и Днепрогэс, что и я…
— Остановись, Зойка! — крикнул Шура, схватив ее за руку. — Ответь мне только на один вопрос: тебе не кажется, что это ты придумала порох, перочинный нож и стеариновую свечку?
— Дурачок ты все-таки, Шурка, — сказала Зоя смеясь и, вырывая свою руку, взъерошила, спутала у Шуры на голове волосы. Она тотчас же отскочила, но Шура за нею погнался. Началась обычная у них в таких случаях возня.
Через несколько секунд Зоя уже лежала, брошенная поперек кровати матери, и Шура пытался поймать обе ее руки, чтобы зажать их в свои ладони.
— Нечестно, Шурка, ты дал мне подножку!
— А ты не нападай первая!
Шура задел ногою стул, и он упал с грохотом.
— Тише, Синицын идет! — проговорила Зоя громким шепотом и рванулась с кровати.
Шура мгновенно отпустил ее. Вскочив на ноги и поправляя волосы, Зоя крикнула:
— Трус несчастный!
Шура бросился было за ней опять, но, увидев ее лицо, ставшее вдруг серьезным, остановился. Зоя посмотрела на часы.
— Хватит! — сказала она. — Я не хочу, чтобы мальчикам пришлось меня ждать.
— Кто тебя держит? Уходи, пожалуйста, поскорее, из-за тебя я никак не могу начать химию.
Шура снял с гвоздя демисезонное пальто Зои и, подавая его, предложил, совершенно меняя голос и ломаясь, давая этим понять, что перед ним теперь уже не девятиклассница, а педагог, отправляющийся на диктант в школу:
— Наденьте, пожалуйста, Зоя Анатольевна, вечером стало свежо, а к ночи совсем будет холодно.
Зоя вырвала пальто и, не надевая его, а просто накинув на плечи, вышла в коридор, но тотчас же вернулась и торопливо проговорила:
— Шура, не забудь воды принести. Обязательно с вечера принеси, а то забудешь. Два ведра!
Подойдя к столу, она сунула руку под платок и полотенце, которыми был закрыт обед.
— Ой, совершенно холодный! Шура, сейчас же подогрей — мама должна прийти с минуты на минуту.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Крутая деревянная лестница с шестнадцатью скрипучими ступеньками всегда казалась Зое слишком длинной. Чтобы не было так скучно подниматься по ней и спускаться по нескольку раз в день, Зоя обычно закрывала глаза и ставила перед собой задачу: пройти лестницу «наизусть» с обязательным условием — не считать ступенек. Прислушиваясь к своему внутреннему ритму и вспоминая с давних пор заученное расстояние, Зоя в большинстве случаев безошибочно угадывала последнюю ступеньку. Так сделала она и сейчас, хоть и торопилась в школу; она даже усложнила себе задание: спустилась с закрытыми глазами не только по лестнице, но прошла «наизусть» и нижние сени, а также тамбур выходных дверей, сошла по шести ступенькам наружного крыльца на землю и здесь, одновременно втягивая всей грудью воздух, удивительно свежий и пахнущий сырой землей, она широко открыла глаза и чуть не ахнула. На западе, левее Тимирязевского парка, на совершенно чистом небе стояла луна (и все, что было на небе, удваивалось такой же картиной на земле — отражалось в разлившейся между огородами по луговине весенней воде), стояла луна, освещенная только лишь по самому краешку давно уже ушедшим за горизонт солнцем, — светил только что народившийся месяц, такой еще тоненький, что его свет не мешал видеть все остальное тело луны, находившееся от солнца в тени и сейчас имевшее такую окраску, как будто Зоя смотрела на эту часть луны через закопченное стекло. А в одну линию с месяцем, создавая впечатление астрономической шарады, пристроились две одинаковые звездочки. Зоя сразу угадала: Кастор и Поллукс — близнецы.