— Кто ржет здесь как сумасшедший? — хотя он сразу узнал искренний, неудержимый смех Зои. — Ведь мы же ведем репетицию, как вы не можете этого понять?! Из-за вас придется начинать этюд сначала.
Зоя зажала рот ладонью и, схватив свободной рукой Ярослава за рукав, потащила его из зала в коридор. Мать Пети Симонова сказала Терпачеву:
— Ты тоже не очень кричи, кавалер! Лучше убавь света, — сколько раз просить надо?!
Терпачев что-то там еще кричал и, топая ногами по дощатому полу сцены, кому-то грозил. Но Зоя уже закрыла за собою дверь и сказала Ярославу в коридоре полушутя, полусерьезно:
— С сегодняшнего дня я прекращаю с тобой занятия.
Ярослав спросил:
— Почему?
— Если после стольких диктантов ты до сих пор не усвоил, с какой буквы какое слово пишется, то здесь одно из двух: или я бездарный педагог, или ты совсем не о том думаешь, не тем занимаешься, чем всем нам следует заниматься в школе.
Ярослав тоже от шутки неуловимо начал переходить на серьезный тон. Глядя на Зою пристально, словно только сейчас что-то заметив в ее глазах, он сказал:
— А ведь верно Люся Уткина определила: «Зойка Космодемьянская ужасно правильная, все для нее раз навсегда ясно, словно лежит перед ней, как на тарелочке». Что же касается меня, то я серьезно не знаю, с какой буквы начинается то чувство, о котором мы пробовали говорить.
При упоминании о Люсе Уткиной Зоя брезгливо поджала губы и сказала:
— Просто я терпеть не могу, когда из мухи стараются сделать стадо слонов.
— И это все, что ты хочешь мне сказать?
— Нет, не все! Я еще раз хочу спросить: почему ты не в комсомоле! Ты еще ни разу не ответил мне серьезно.
Ярослав слегка покраснел и спросил:
— Сказать по всей совести?
Зоя молча ждала.
— Я сам понимаю, это глупо… по-мальчишески… Все это произошло без тебя, когда ты в прошлом году заболела и была в санатории. Я подал заявление, а через неделю взял обратно. Так глупо получилось. Мне дали поручение покупать театральные билеты. Потом Уткина и Терпачев начали обвинять меня, будто я нечестно распределяю билеты, пошли сплетни… Я решил — раз такие, как Уткина и Терпачев, состоят в комсомоле, то я не хочу быть вместе с ними, и взял заявление обратно… Глупо… надо было бороться. Теперь я понимаю, конечно, свою ошибку. Если бы ты в прошлом году была групоргом, я уверен, что получилось бы не так.
— Ну хорошо, — сказала Зоя, — это было в прошлом году, а почему ты тянул в этом году, я же несколько раз тебе об этом говорила?
— А теперь — поздно, теперь мне стыдно. Получается, что я лезу в комсомол по корыстным соображениям: раньше не хотел в комсомол, потому что боялся всяких поручений и нагрузок, боялся общественной работы, а теперь, на пороге в десятый класс, когда дело приближается к вузу, я вдруг спохватился, потому что в институт легче попасть, состоя в комсомоле.
Ярослав замолчал и посмотрел на Зою.
Она тоже молчала. Ярослава удивило выражение лица у Зои, не совсем ему понятное: то ли она злилась, то ли была глубоко в чем-то разочарована.
Медленно двигаясь по коридору, Зоя и Ярослав подошли к площадке; дальше надо было с третьего этажа, где был расположен их класс, спускаться к выходу вниз. Но Зое не хотелось уходить. Ярослав это чувствовал. Он тоже хотел, чтобы она не уходила. Вместо того чтобы спускаться вниз, Зоя подошла к витрине, висевшей на стене в начале коридора; здесь были выставлены на полочках за стеклами награды — кубки, значки и грамоты, призы, завоеванные отдельными классами на состязаниях по легкой атлетике.
Зоя оглянулась на Ярослава, который задумчиво смотрел на паркетины пола и совершенно не интересовался витриной.
Ярослав неожиданно для самого себя задал ей вопрос:
— Зоя, а ты дала бы мне рекомендацию?
— Что за вопрос! — сказала Зоя.
Она пристально посмотрела Ярославу в глаза, потом, встряхнув головой, как бы отгоняя от себя нерешительность, бодро заговорила:
— Знаешь что, Ярослав, давай так с тобой условимся: ты должен помочь Тасе Косачевой — у нее опять тройка по алгебре. Согласен?
— Тася обидчивая, примет ли она от меня помощь?
— Дипломатические переговоры я беру на себя. Но это еще не все, Ярослав. Ты знаешь, что в воскресенье мы должны провести серьезную работу в саду. Вся школа выходит на субботник. Я боюсь за наш класс. Терпачев начнет рассказывать анекдоты. Коркин может и вовсе не прийти — он связался с какой-то скверной компанией на улице; он вообще становится для нашего коллектива неуловимым. Слабая надежда и на Шварца. Он все время смотрит в рот Терпачеву, ловит каждое его слово, притащит с собой папиросы, начнутся перекуры в уборной.