Терпачев получил то, что он заслужил, однако история с поломкой диванчика осталась неразоблаченной. Никто не видел, как это произошло, но подозрения упали на ни в чем не повинного ученика из восьмого класса, Колю Булавина, должно быть потому, что это был известный во всей школе драчун, не пропускавший ни одной перемены, чтоб с кем-нибудь не повозиться; его отцу не один раз приходилось возмещать убытки, причиненные Булавиным школе: то он каким-то образом умудрился во время возни выдавить плечом стекло, хотя подоконники в школе очень высокие, то сорвет со стены головой гравюру или же опрокинет подставку и разобьет горшок с цветком. Но Коля никогда не скрывал своих проделок — он был смелым и правдивым мальчиком. Однако на этот раз было слишком много улик против него, и директор допустил ошибку: он не поверил «честному комсомольскому слову» Булавина и потребовал, чтобы Коля пришел вечером вместе с отцом или матерью. В первый раз увидели в школе Колю Булавина с заплаканными глазами.
А Терпачев молчал.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ирина Лесняк два раза забегала к Космодемьянским, но смогла только потрогать висячий замок на двери. Комната Лины тоже была заперта.
Уходить ни с чем не хотелось. Много накопилось событий — надо бы как следует обо всем поговорить — без всяких помех, досыта. Последние их встречи с Зоей происходили урывками, на ходу, — разве за несколько минут успеешь что-нибудь сказать друг другу?
Зайдя в третий раз, Ирина застала одного только Шуру. Он сказал, что Зою задержали в школе комсомольские дела: в классе появились двойки, а, кроме того, Зоя боится, как бы не сорвалась работа в саду в ближайшее воскресенье.
Шура предложил Ирине:
— Посиди, Зоя скоро появится, а я хочу попробовать тебя нарисовать. Надеюсь, ты не возражаешь?
Прежде чем дать ответ, Ирина сразу же начала поправлять свои жгуче-черные волосы, пушистые и непокорные, оттого что они вились мелкой, как дрожащая проволочка, волной и плохо укладывались в прическу. Ища зеркало, она по привычке пробежала взглядом по стенам, хотя давно уже знала, что висячего зеркала у Космодемьянских нет. Ирине было приятно, что Шура предлагает ей позировать, и она знала, что ее считают хорошенькой, но из кокетства спросила:
— Неужели ты не можешь найти сюжет более интересный?
— Могу, — сказал Шура, не задумываясь.
Ирина пожала плечами от досады на то, что Шура не воспользовался случаем сказать ей что-нибудь приятное. Она даже хотела назвать его «Ведмедь», как все его часто называли, однако побоялась возможных осложнений, уж очень ей хотелось, чтоб он сделал ее портрет. Ирине нравились рисунки Шуры, она верила: у него обязательно получится хорошо.
— Дело в том, — сказал Щура, отлично понимая, что его ответ по поводу сюжета Ирине не мог понравиться, — дело в том, что у меня с тобой в данный момент редкое совпадение интересов: тебе надо ждать Зойку, а мне тренироваться. Договорились?! Что касается сюжета, то вы обе — и ты и Зойка — для художника находка.
Ирина все еще колебалась. Она знала, что за этим комплиментом может в самый неожиданный момент последовать какой-нибудь обидный эпитет или колючая шутка. Шура любил поддразнивать Ирину и Зою. Множество раз он вносил ералаш в их мирные беседы, дергал за волосы, ставил подножки, швырялся подушками, — им надоедало усмирять его, приходилось уходить и продолжать оборванную беседу на улице. В школе застенчивый и от этого часто неловкий, Шура отводил душу дома.
Как только Шура сказал, что она и Зоя — находка для художника, Ирине очень захотелось, чтобы он подробнее объяснил, что именно в ее лице интересно художнику, но, боясь прямым вопросом вызвать насмешку, сначала заговорила о Зое:
— Да, Зоя красивая! Если бы я была художником, я бы нарисовала Зою, когда она хохочет во все горло. Когда она смеется, — невозможно удержаться.
Подправляя острие карандаша лезвием безопасной бритвы, Шура сказал:
— У Зойки трудное лицо: сколько я ни пробовал — почти никогда ничего не получается. Черты лица нельзя назвать правильными, а в то же время она определенно красивая, и никак не поймешь, в чем дело.