— Типичный Рахметов. Человек нового типа: революционер-профессионал.
— Не согласна, — возразила Зоя, поднимаясь со стула, на который она только что было села посреди зала, приготовившись слушать Веру Сергеевну. — Не согласна! Само собой разумеется, что художник изобразил передового человека — я в это верю. Но разве у Рахметова могут быть опущены плечи? Где же в облике этого студента черты той поразительной силы воли, которую развил в себе Рахметов?
Вера Сергеевна была довольна и вместе с тем встревожилась. Она давно уже знала по опыту, какой редкой способностью завязывать беседу и вовлекать товарищей в жаркие дискуссии обладает Зоя. Признак того, что Зоя готова к борьбе, уже появился. В такие минуты словно бы какой-то свежий ветер вдруг пахнет Зое в лицо, Быстрым движением руки она откинет назад пружинящую прядку чуть вьющихся, подстриженных волос, немного сощурит голубовато-серые глаза, они потемнеют, а краски на ее лице станут ярче.
Заметив этот безошибочный признак того, что Зоя сейчас начнет во что бы то ни стало доказывать свою правоту, Вера Сергеевна побоялась, как бы спорщики не увлеклись и не стали мешать другим посетителям.
— Тише! — попросила она. — Давайте этот разговор перенесем в класс, продолжим его на ближайшем уроке. А теперь пройдемте к картине Перова — приезд гувернантки в семью разбогатевшего купца-самодура. Это даст нам возможность поговорить о том положении, которое занимала в обществе женщина шестидесятых годов.
Порыв Зои не пропал даром: он, как толчок, передался самой Вере Сергеевне — она оживлялась все больше и больше.
Один только Шура Космодемьянский казался рассеянным. А между тем именно он больше, чем кто бы то ни было другой из всего класса, любил Третьяковскую галерею. Как только он входил в первый зал нижнего этажа или начинал подниматься по широкой лестнице главного входа, на него уже начинали действовать даже одни запахи галереи, знакомые ему с далекого детства, — запах лака и усыхающих красок.
Сколько раз он бывал в Третьяковской галерее? Он не смог бы на это ответить. Первый раз привела сюда Шуру мать, держа его еще за руку, а рядом шли Зоя и отец, да, отец… он был еще жив. С тех пор прошло немало лет. Много раз Шура приходил сюда только с Кутыриным. Особенно часто начали они бывать в Третьяковской галерее после перехода в восьмой класс, когда оба стали заниматься в студии.
Одной из самых любимых картин Шуры была работа Серова «Девочка с персиками».
Подолгу простаивал Шура и перед «Стогами» Левитана, ощущая, как постепенно сыреет сено от вечернего тумана и медленно движется по своему кругу луна глубокого медового цвета.
В зале Васнецова Зоя всегда подходила прежде всего к картине «Три богатыря». Она даже написала на эту тему домашнее сочинение в шестом классе. А Шуру притягивало к себе совсем другое произведение Васнецова: он подолгу простаивал перед траурно-зловещей и торжественной, как эпическая поэма, картиной «После побоища Игоря Святославовича с половцами». В степи, среди поверженных в прах воинов, помятых шлемов, пробитых кольчуг, поломанных копий, зазубренных мечей и сабель, единственно, что осталось в живых, — синие колокольчики в помятой высокой траве и ромашки да яростно сцепившиеся в воздухе из-за обильной кровавой добычи орлы-стервятники.
С тех пор как Шура начал сознательно заниматься живописью, он стал совсем по-другому изучать картины, давно известные уже ему по своему содержанию: его теперь все больше и больше интересовало, как же они сделаны?
Погруженный в свои переживания, он не отвечал, если кто-нибудь из товарищей обращался к нему с вопросом. Не очень внимательно Шура следил и за тем, что говорила Вера Сергеевна. Иногда он рассматривал даже совсем другую картину, не ту, у которой останавливалась их группа; порою он отставал от своих или же, наоборот, уходил один далеко вперед.
Чаще всего он рассматривал какую-нибудь деталь с близкого расстояния — в упор, сбоку или же снизу, ища такого положения, чтобы холст не отсвечивал. Ему хотелось разгадать рабочий прием художника, тот способ, при помощи которого художник, изображая тот или иной предмет, накладывает большими или мелкими мазками краску на холст.
Люся Уткина, проходя мимо Шуры, тихо сказала ему:
— Ты скоро начнешь нюхать картины!
Шура не обратил на это никакого внимания. Только Дима Кутырин мог вывести его из такого состояния, и тогда они вместе обсуждали техническую сторону или, как они говорили, «фактуру» живописи данного художника.
Крупный, почти на голову выше Зои, широкоплечий, Шура часто мешал смотреть другим, слишком близко подходя к картинам. Дежурный сотрудник галереи два раза сделал ему замечание. То же самое происходило и в предыдущие посещения. В таких случаях Шура как бы внезапно пробуждался и отходил от картины со своей особой, свойственной только ему одному «кривой» улыбкой, беспомощной и в то же время по-домашнему милой.