…Мертвящая мгла закрутилась вокруг, обхватила длинными мокрыми пальцами за щиколотки, с неохотой отпуская свою добычу. Но кто-то был куда сильнее мглы, и выталкивал меня наверх, к пылающему оку июньского солнца — маяку тепла и жизни. Цепляясь за траву, перепачканная грязью и вымокшая насквозь, я повалилась на берег, размазывала по щекам ил и слезы. Рядом хрипел и надсадно кашлял Генка.
— Говорил же… не лезь… Он смахнул со лба налипшие волосы. Я заплакала еще горше, боясь, что сейчас мне здорово влетит от брата. Но он почему-то медлил, даже подзатыльник не отвесил. А вместо этого спросил:
— Ты в порядке? Все еще всхлипывая, я кивнула и уныло покосилась на Генку.
— Да… заругает нас бабушка?
— Не заругает! — брат поднялся на ноги, поскользнулся на мокрой траве, но не упал, только закашлялся снова. И мне почему-то стало страшно: на солнце наползло облако, и Генкино лицо потемнело тоже, ажурная тень листвы легла на его щеки, будто плесень на зачерствелый хлеб.
— Пока до карьера дойдем, да назад вернемся — обсохнем, — продолжил он и помог мне подняться. Прикосновение его рук было холодным, мокрым, как прикосновение тины, и я поежилась. Мне уже не хотелось идти на карьер: наглотавшись воды и грязи, хотелось вернуться в тепло, в домашний уют. Да и солнце не спешило выглядывать из-за туч, а от реки потянуло сыростью. Но Генка всегда доводил начатое до конца. Оттерев мое лицо и ладони сорванным лопухом, он решительно взял меня за руку.
— Идем. И мы пошли. Лес встретил угрюмым молчанием. Прав был Антоха: место не для малышни. Чем дальше мы углублялись в чащу, тем становилось темнее вокруг. Ветви переплетались наверху, образуя ажурный свод и почти не пропуская солнечный свет, а под ногами путался густой подлесок.
Папоротник и опавшие ветки больно хлестали меня по голым икрам, но Генка упрямо продирался вперед и молчал. И мне было стыдно перед ним за свой недавний каприз, поэтому я тоже молчала и, сглатывая набегающие слезы, ежилась от сырости и лишь сильнее сжимала Генкину ладонь. Чувствовала — с братом надежнее. Ощущение беды вернулось, когда Генка остановился и сказал:
— Вот черт… Я поглядела на него искоса, зная, что бабушка всегда ругала за сквернословие, но промолчала, увидев растерянность на лице брата.
— Антон говорил, только овраг перейдешь, и карьер тут же виден будет. А мы уже четвертый обходим, а все в чащобе… Он обвел встревоженным взглядом замерший лес. Перехватил мой испуганный взгляд и улыбнулся виновато.
— Ничего, Ритуль! Сейчас выберемся! Генка ободряюще потрепал меня по макушке, и я безоговорочно поверила ему. Поэтому мы возобновили свой путь, и я не решалась жаловаться ни на усталость, ни на голод, который уже потихоньку начал сводить живот. Темень сгущалась. Поднимая кверху лицо, я видела, как над нами текли тучи — грозовые, разбухшие от воды, черной ватой забивающие прорехи в ажурных кронах, и подумала, что к вечеру пойдет дождь. Я даже открыла рот, чтобы сказать об этом Генке, но в тот же миг солнечные лучи просочились сквозь тучи как золотистый дождевой поток, и в стороне блеснуло заревом… Я дернула брата за рукав.
— Генка! А что это там такое светится? Он остановился, сощурил глаза, вглядываясь в заросли папоротника.
В глубине чащи снова блеснуло, будто включился маленький фонарик с разноцветными стеклышками.
— Идем, посмотрим! — в голосе Генки послышалось возбуждение. Он потянул меня за руку и сам пошел напролом, как ледокол, рассекая подлесок худыми коленями. Я зажмурилась, выставила руку, оберегая свое лицо от хлестких веток, и едва поспевала за братом, а он вдруг остановился так внезапно, что от рывка я отлетела назад и шлепнулась на землю, больно ударившись тем самым местом, которое (если верить бабушке) иногда заслуживало хорошего ремня, и сразу обиженно захныкала.
— Ш-ш! — повелительно сказал мне брат. — Смотри. Я послушно замолчала и приоткрыла глаза. Мы находились на склоне оврага. Не знаю, как умудрились не полететь в него кубарем: земля под нашими ногами просыпалась вниз. Я никогда раньше не видела ни одного карьера, но тут же поняла, что это был именно он — глубокая ямища идеально круглой формы с отвесными стенами и гладким дном. И там, на дне, россыпью сверкали разноцветные камни: синие, как небо, желтые, как солнце, зеленые, как трава… Мы разом забыли о том, что промокли и проголодались.